Обмененные головы
Шрифт:
Как и следовало ожидать, никакая полиция не появилась. Спасибо, что хоть телефон работал. Я прикинул, чей номер набрать. Выполнив «боевое задание», Петра небось уже давно отдыхала у себя дома. Звоню к ней – и прямо на нее. Не ждала? А у меня скверные новости: дядя Вилли скончался от расстройства, что не получилось у него то, что он хотел. А теперь пусть послушает меня внимательно – прежде только должна ответить мне на вопрос: ей очень не хочется быть соучастницей в том, что покойному дяде Вилли, несмотря на все его старания, так и не удалось? Я повторяю, я не слышу ответа: ей – этого – очень – не – хочется? Да или нет? (Нет…) В таком случае прямо
Я устал. Я так устал, что, не имея сил идти, опустился прямо на траву, прислонясь к телефонной будке – наполненной, как соком цитрусовых, ярким светом (сок цитрусовых пришел в голову, потому что стало вдруг больно глотать). А собственно, какое мне дело до этого дирижера и его жены? Я поймал себя на чувстве полнейшего безразличия. Проверил, не рисовка ли. Нет, и незачем было отдавать эту фотографию кому-то. Себе надо было оставить, на память. Мне больше ничего не хочется доказывать им – Эсе, Ирине… Пошли они к черту.
Видимо, что-то сегодня случилось. Эта напасть оставила меня. Страх, что меня кто-то ведет, что все подстроено специально, – его как не бывало. Я снова волен принимать решения по своему выбору. Я расколдован… проверить, не исчез ли шрам? Я даже поднес руку ко лбу, но вспомнил о другом, и рука быстро опустилась в карман – за тем, «другим». Если я прав, то и письмо это на самом деле послано мне, оно шло ко мне сквозь годы и десятилетия – с такой мыслью я вскрывал конверт.
Да, мне… Но только отчасти, и потому полностью я письма не привожу. Я ни за что бы не предал гласности некоторые сделанные в нем признания. У них – иной адресат.
(…)Два месяца я бы уже лежал рядом с маленькой девочкой Цилей, двумя женщинами, что ее попеременно несли, еще с той несчастной, которая не переставая говорила сама с собою. Может быть, они тоже не умерли, никто не умер? Каждый из них незримо, втайне, был спасен – подобно мне? Я уже готов во все поверить.
Про себя я знаю, что меньше всех заслужил чуда. (…) Я убежден – как это безумно ни прозвучит, – что мой приговор остается в силе, это лишь отсрочка. Смерть меня все равно настигнет в той же яме от той же пули. Но не прежде, чем я использую дарованную мне уникальную возможность обрести внутренний покой, чувство, которого я никогда не знал. Это чувство, что ты свободен в своих решениях, что тобой не владеет некая сила, неведомо куда тебя влекущая… (…) Только свободный человек может молиться. Я молю Бога за тебя и твоих сестер. Твоя мать молится вместе со мною. Тот, кого ты называл отцом, с нами. Прости нас. Если ты простишь нас, то нас простит и Бог. (…) Мы жили как зачарованные мечтою о красоте, мы позабыли обо всем. Это была ни с чем не сравнимая эпоха. Цвело само время – мы вдыхали его дурман. Европейские города были пронизаны таким солнцем, какого еще не знали. Европа отравилась красотою. Отцы ели (подчеркнуто) сладкийвиноград, а у детей оскомина. [205]
Я не могу тебе желать победы и не смею желать поражения. Потому я тебе желаю только одного: чтобы выбор, который неизбежен, был доброволен. После этого уже ничего не страшно, поверь.
От автора
Особенность авторского
Тем не менее, по-моему, не стоит отрываться от чтения книги, поминутно заглядывая в ее конец. Вероятно, какая-то информация окажется для читателя излишней, какая-то, наоборот, – излишне отвлечет. Итак, книга отдельно, – комментарий отдельно. Последний, разумеется, не застрахован от фактических неточностей, за которые я заранее приношу свои извинения.
1988—1989, 1995
Примечания
1
Пока (от нем. Tschuss).
2
…спела мне «шалом»… – Многие интонации в разговорном иврите восходят к немецкому языку через посредство языка идиш (то же можно сказать и об еврейском акценте в русском языке – знакомом всем еврейском «пении»). С другой стороны, на некое «родство душ» древнееврейского и немецкого языков указывал – еще до возникновения современного иврита – Густав Карпелес в своей «Истории еврейской литературы» (1886 г.).
3
… в Советском Союзе жены презренным фамилиям мужей гордо предпочитают звучные фамилии отцов. – За пределами СССР сохранять девичью фамилию после замужества не только не принято, но и практически не всегда возможно. Правда, в ФРГ в рамках борьбы за женское равноправие в 1994 г. был принят закон, позволяющий мужу принимать фамилию жены.
4
…друг Губермана, Шимановского… – Бронислав Губерман (1882—1947), знаменитый скрипач, родом из Польши. Основатель Палестинского оркестра (ныне Израильская филармония). Кароль Шимановский (1882—1937) – видный польский композитор-импрессионист, в 1926—1929 гг. директор Варшавской консерватории. Все трое, Шимановский, Губерман и Готлиб, – одногодки.
5
…«то ли от Духа Святого, то ли от пыли дворовой». – Цитата из стихотворения И.Бродского «На смерть друга».
6
…о некогда имевшем место отречении «арийцев» иудейского вероисповедания от их местечковых собратьев, галдевших на идише. – До Второй мировой войны еврейская община Германии, насчитывавшая более полумиллиона человек, разделялась на «немцев иудейского вероисповедания» и недавних эмигрантов из Восточной Европы. Первые с наступлением нацизма пытались убедить новую власть в том, что не имеют ничего общего с публикой из Польши и Галиции. В их среде даже возникло пронацистское движение под лозунгом «Позор нам!».
7
…домашним языком всегда был русский, хотя семья деда происходила из Мемеля – Мeмель (современная Клайпеда) – тогда прусский город Кенигсбергского округа близ границы с Россией. Обычно евреи, проживавшие в ареале двух культур, русской и немецкой, ориентировались на последнюю. Мемель был исключением из общего правила: обширная лесная торговля привлекала сюда евреев по преимуществу польских и русских. Впрочем, в двадцатитысячном Мемеле их насчитывалось менее пятисот человек.
8