Обнажение чувств

Алексеев Сергей Викторович

Потом Судареву было невыносимо стыдно за эту слабость, даже смелая, властная Лида сильно смутилась от своего поступка, однако старшая, так быстро сладила со своими чувствами. Помогло то, что после сухой грозы в лесу начались пожары, всех взрослых угнали тушить, и Лида осталась за родителей. Целый день она занималась хозяйством, и вечером, когда накормила и усыпила младших, отвела Сударева на чердак и тоже положила спать. Но сама не ушла вниз, чтоб быть

поближе к сестрам, а села рядом и взяла его руку.

– Это будет наша тайна. – шепотом произнесла она. – Давай поклянемся, никогда никому не рассказывать, как титю сосал. Ты умеешь хранить тайны?

– Умею. – пролепетал он, будто оживая.

У приютских было принято клясться, взявшись за руки, и они сцепили пальцы и произнесли страшную клятву:

– Кошка сдохла, хвост облез, кто нарушит, тот и съест!

Через день правая грудь, которую сосал Сударев, слегка взбугрилась, выдалась вперед и стала заметно больше, чем другая. Сначала Лида думала, она распухла от усердия Подкидыша, но прошло еще два дня, а сосок продолжал торчать, выпирая сквозь майку – лифчиков тогда дети еще не носили. И сестрица, чтобы скрыть разницу и не вызвать подозрений матери, уже заставила Сударева сосать левую. А он не испытывал прежнего желания, и самое главное, чувств, но связанный клятвой, дохлую кошку есть не захотел, старался вроде бы от души, сосал до боли, однако груди так и остались на всю жизнь разного размера. И это стало одним из их общих предметов для тайного юмора, которых в детстве накопилось порядочно, и которых больше никто не понимал, но веселил брата и сестру при каждой встрече.

Так прошел первый месяц, как Сударев обрел семью и это новое состояние ему нравилось. Он даже перестал вспоминать своего подопечного Аркашу, с утра до вечера изучая открывающийся мир новых человеческих взаимоотношений. Он уже не прислушивался к звукам снизу, где родители строгали детей – они стали естественными, и если не раздавалось скрипа и вибрации, то и заснуть было трудно, даже под сказки Лиды, которые она сочиняла сама.

Но более всего Сударева привлекали люди, коими был заселен барак, вернее, два, стоящих в ряд. Во всем приюте был один и тот же запах, в какой бы угол ты не пошел: почему-то везде пахло кладбищем, тленом. Возможно, такой аромат источал древний камень, из коего был выстроен монастырь, а в поселке тоже все было старое, но деревянное, живое, все тряслось, двигалось и даже на глазах разрушалось, как водонапорная башня. И строилось новое, красивое, как дом для многодетных семей, куда Сударевы должны были переехать. Вообще

в этом леспромхозе было великое множество детей и больших семей, возможно потому, что было из чего строгать детей, бревна валялись повсюду. И люди их охотно строгали, отчего каждую ночь барак шатался и норовил завалиться. Оказывается. Он был выстроен по технологии, опередившей мировую на полсотни лет: двухэтажный барак был каркасным, быстровозводимым, однако строился с нарушениями, поэтому шатался и отовсюду торчала стекловата. Лида сказала, что в поселке теперь возводят кирпичные дома и будут строить новую школу, поскольку в старой уже давно не хватает места, дети учатся в две смены. А в новой будет бассейн и настоящий спортзал!

В старой тоже был спортгородок на открытом воздухе, где они лазали по шестам и канатам до судорожной щекотки. Вокруг поселка стоял загадочный сосновый лес с грибами, на краю поселка две речки сливались в одну, куда родитель обещал сводить Подкидыша на рыбалку. Еще по улицам ходили лошади с жеребятами, коровы с телятами, стада гусей с гусятами – здесь все тряслось, шаталось, но плодилось с неимоверной силой! На станции гудели большие паровозы и тут же вертелись их дети, узкоколеечные паровозы-кукушки, сновали огромные лесовозы и мелкие трактора. Даже настоящий пожар, огонь, выпущенный из печки, бушевал рядом – целый огромный мир существовал вокруг, познавать который жизни не хватит! Не сестрица бы, так он с утра до вечера носился по поселку, но строгая наставница готовила его к школе и блюла распорядок дня. Отвлекались они, когда к Лиде прибегала Нина, девочка с карими, масляными глазами, та самая, с которой лазали по шесту возле школы. У них в семье тоже были одни девчонки, поэтому она завидовала, что у Лиды теперь есть настоящий брат. Нина доставала родителей, требуя взять мальчишку из детдома, но те никак не соглашались. С Ниной они играли в магазин, где девочки были продавцами, а Сударев вынужденным покупателем, и такая игра ему не нравилась. Деньгами служили фантики, товаром – игрушки и всякое барахло, домом же и магазином были разные углы чердачной комнаты. Он таскал покупки с одно места на другое и откровенно тосковал.

И однажды Лида придумала другую игру, семейную, где они стали папа и мама. Сестрица стирала, мыла и украшала чердак, а Сударев полол траву в огороде, принося ее, как пищу, носил щепки, топил игрушечную печь, на которой Лида готовила ужин. Потом они садились за стол, кормили ребятишек-кукол, укладывали их спать и ели сами.

Конец ознакомительного фрагмента.