Обнажение чувств
Шрифт:
В общем, поговорили душевно, как в былые времена, однако Сударев приближать бывшего подопечного не стал, домой не пригласил, возможно, потому, что почуял подвох. И написать новый роман Аркаша тоже не успел, помешали обстоятельства. Дело в том, что недавний второй, воровской брак оказался трагичным, как глава из ненаписанного романа: через полгода совместной жизни с Аркашей его похищенная избранница выбросилась из окна девятиэтажки. И оставила записку, что не может разорваться между двумя мужчинами, ибо все время в новом замужестве встречалась и отдавалась первому
С тех пор он не смотрел ни на свободных, ни на замужних, превратившись в женоненавистника. Анна об этом знала из рассказов Сударева, и еще знала, что отношения у них сложные, даже критичные, однако приезд друга профессора слегка приподнял дух, по крайней мере, теперь стало не так страшно и одиноко возле мертвеца.
Их единственную встречу на вокзале она запомнила, Аркадий Дмитриевич тогда еще не принимал обета безбрачия и своих чувств к женщинам не скрывал, не стесняясь даже присутствия мужей. Он много раз проверял, что за легкий, безобидный флирт в морду сразу не бьют, принимают за характерность и причуды известного писателя и снисходительно прощают. Еще он знал, что игривое выражение чувств, осторожные намеки оставляют следы в душе и памяти женщины более глубокие, чем слова любви и клятвы.
Анну он демонстративно будто бы сразу не узнал, и это ее успокоило, хотя она с порога ощутила навязчивый и приятный запах охотника. И чтобы перебить его, погружала гостя в эзотерический туман.
– Он теплый!… Вот потрогайте ноги. А говорят, они остывают в первую очередь.
Сударев тоже помнил встречу на вокзале, но восхитился от ее веры и верности, и если бы поднималась рука, погладил бы ее умную головку.
Приютный однокашник пощупал голые ступни покойного, в том числе и раненную, затем свои, но ничего не сказал, поскольку они оказались комнатной температуры и точно такие же, как у самого. Анна не сдавалась.
– И еще!… Если долго смотреть на закрытые веки, видно как движутся глазные яблоки! Поглядите сами! Он слушает старушку, ее голос…
– Что это значит? – серьезно спросил Аркаша.
– Душа находится в теле. Он в состоянии сомати!
Боевой однополчанин повиновался и минуту смотрел в глаза покойному. Затем встряхнулся, отошел в дальний угол и уже оттуда заговорил совершенно другим, жестким, как проза, голосом – надо было спустить ее на землю.
– Не обольщайся, девочка. Нет такого состояния. Есть живые и мертвые. Спроси вон у бабки – скажет. Если при церкви служит, повидала тех и других.
Сам же снова восхитился Анной – до чего же хороша! Скорбь даже украсила ее образ, приспущенные веки стали выражением иконописного смирения перед судьбой. И как профессору удавалось находить и брать таких? Аркаша еще помнил бывшую его законную жену Власту, которую видел тоже не долго и так же поразился красоте, не смотря что ей было за сорок.
– Я его никому не отдам! – вдруг клятвенно произнесла Анна. – Если он впал в сомати, пусть будет дома! И зачем я вызвала эту… машину?
– Какую машину?
– Которая возит
– Ты уже вызвала? – насторожился Аркаша.
– «Скорая» заставила…
Автор суровой воинской прозы на минуту обвял, вдруг скосоротился, затряс сжатыми кулаками, не зная куда их деть, потом взял себя в руки, замер и сказал уже твердо.
– Не знаю, есть ли сомати… Не верю! Но вот сны у него бывают богатырские. Помню, однажды пришел из боевого охранения и уснул в палатке. А тут начался минометный обстрел, про Сударева забыли. Сами по щелям расползлись, как тараканы. Потом схватились, прибегаем, палатка в клочья, коечки и матрацы будто топором порублены. Кругом вата тлеет… Сударев даже не проснулся! Тогда и кликуху ему сподобили – Бессмертный. А он взял вот и сыграл в ящик…
Профессор рассмеялся бы, коли мог. Не смотря на бравую внешность, Аркаша заметно старел, в последние годы, если вспоминал Афган, свои подвиги и заслуги. Даже юбилейные значки и медали носил! И сейчас позванивал ими, нацепленными кривовато на кожаный пиджак. Только вот полученного недавно боевого ордена не было, наверное, постеснялся надеть.
Анна выслушала его с замиранием сердца и голос ее затрепетал.
– Да, да! Он так спал! Однажды даже на работе… Я пугалась, думала, без сознания!…
– Даже знаю, что он в это время делает. – уверенно заявил женоненавистник.
– Что?… Только не говорите дурного!
– Мечтает. Он из породы неизлечимых мечтателей! Скорее всего, это шиза, такое состояние психики.
– Как вы можете? – слабо возмутилась Анна.
– Могу. – грубо сказал Аркаша. – Я все могу говорить возле тела боевого друга. В детдоме он мне был как отец. Это вдове положено или ничего, или хорошо.
Слово «вдова» ее сильно ранило, а больше склонило к терпеливости, подломившей голос.
– Но о чем можно мечтать, чтобы терять ощущение реальности? Это же глубокая медитация. Он был далек от эзотерики, самого слова терпеть не мог. Но читал какие-то лекции для военных, секретные. О природе воображения… Вот о чем он сейчас мечтает?
Аркаша склонился к Судареву и посмотрел в закрытые веки.
– О чем?… Ты не обидишься, если скажу?
Спрашивал будто бы у покойного, однако отозвалась Анна.
– Нет, я привыкла к его образу существования. И принимала все, а он был открытым человеком.
– Он мечтает о женщинах. Ты знаешь, что он собирался писать роман о любви? Причем, не об идеальной – о всяческом проявлении чувств между мужчиной и женщиной. В том числе, и о порочной любви. А он знал материал, купался в нем, поскольку был великий распутник!
– Не смейте так о нем! – эмоций у Анны хватило лишь на всплеск.
Аркаша даже не дрогнул.
– Тут смей, не смей… Но факт, бабник был могучий! Он даже говорил, если вызвать дух всех возлюбленных и окружить себя им, как обережным кругом, то можно остановить смерть. Мол, женщины таким образом хранят мужчин. Но только те, что были с ним… В общем, в сексуальной связи. И я уверен, сейчас лежит и думает о них. Роман сочиняет!