Обнажённая натура продаст художников
Шрифт:
– Поехали, – обреченно мотнул головой Лемков. – Поехали, друг мой Жорик Олегович, к морю. Чёрному-пречёрному. Отдохнём, отлежимся на горячем песочке, а уж после – утоплюсь. Бросишь венок из полевых цветов в мутные волны. Бальзакер будет «Гарики» читать и прочую свою лабуду. Ля-по-та. Поплыву себе в холодной мгле, пока смогу не дышать водой. Потом меня сожрут рыбы…
– Н-ну, я серьезно, – продолжал, заикаясь, Точилин.
– И я. Завтра надо выметаться из мастерской. Придёт домуправ с ментами опечатывать наш ковчег. Выселяют. И податься художнику решительно
– Ни хрена, – тихо и решительно сказал Точилин. – Никуда не пойдешь, Бальзакер. Будешь помогать.
– Нет! Не буду! – истерически взвизгнул Артур. – Из-за этого старого дурака не хочу оказаться в тюряге! Не хочу! Такая девка у вас была классная! Пох-хожая на Алабаму, тока волосы чёрные. А этот!.. этот урод взял и-и распилил её! Не трогай меня! – одёрнул рукав пиджака Артур, когда Точилин попытался взять его под руку. – Ты, такая же сволочь, Точила, как и твой друг – убийца, маньяк и расчленитель! Не трогай меня!
В ярости Точилин хлестнул Артура ладонью по щеке, чтоб прекратить его пьяную истерику. Ягодкин обмяк, сполз вдоль стены на пол, закрыл ладонями лицо и завыл, тихонько, по-бабьи.
– Во, блин, попали! – прошептал Точилин, беспомощно оглянулся на жирный огненный червяк догорающей свечи, за которым торчало помело Тимофеевой бороды.
В подвальной гулкоте раздался стук кулаком во входную железную дверь. Сердце Точилина, казалось, прыгнуло к самым гландам и там забилось как сумасшедшее.
– Ай! – дико вскрикнул Артур. – Что-й?! Менты?! Уже пришли?! Это конец!
– Иди. Глянь. Кто, – прошипел Точилин.
– Сам.
– Иди, глянь! – страшным шепотом приказал Точилин. Ноги его с места не двигались, не подчинялись.
На полусогнутых Артур засеменил вверх по разбитым ступенькам лестницы, дёргая головой на каждый удар кулака по железной двери. Тут же скатился обратно.
– Что? – прошептал Точилин. – Кто?
– Н-не знаю! – жутко взвыл Артем и свернулся в сидячий кокон на корточках.
– Как это не знаю?! – удивился Точилин. – Кто там колотится?
– Кто-то.
– Кто «кто-то»?!
– Стоит кто-то. И колотится. Р-рубашка б-белая. Галстук – ч-чёрный. А г-головы нет. Стучится… рукавом, – проблеял Артур.
– Рехнулся? Как это рукавом?
– К-кажется, не рехнулся. Но ещё чуть-чуть – и мозги расплав-вятся и точно уп-лывут, – ответил Артур, ткнулся лбом в коленки. – Сейчас сойду с ума! – всхлипнул он. – В-возьму и сойду. Раз, два, три… Уж-же голова г-горячая, как кастрюля. И уш-ши… как ручки… от кастрюли. Сойду, – причитал он по-детски.
– Я тоже, похоже, сойду… но на следующей остановке сознания, – философски заметил Точилин. У него случился полный ступор в развитии эмоций. Будто зафиксировали организм неким физиологическим раствором. Ввели литров пять через вену, заполнили всю кровеносную систему,
Стук кулаком в железную дверь продолжался.
– Есть там кто?! – крикнули с улицы. – Открывай, ну!
Двадцать две ступеньки наверх Точилин преодолевал одну на стук. Удар – ступенька. Глянул в прожжённую в металле дыру. И остановилось дыхание, словно грудную клетку с хрустом сдавило корсетом из железных обручей.
Уличное освещение выключили. Раннее утро ещё не разбавило серыми красками чернильную синь ночи, мрак которой усиливали шевелящиеся чёрные ладошки листвы деревьев. На фоне этой шевелящейся черноты Точилин различил в дырку серый, отливающий металлом костюм без пуговиц. Ослепительный белый ошейник рубашки и чёрный провал вместо головы. Почти всё, как описал Бальзакер: стальной костюм стучал рукавом в железную дверь. Беле манжеты рубашки, воротник с чёрной селедкой галстука. А головы у костюма не было.
Точилин охнул, присел на корточки, упёрся лбом и коленями в шершавое холодное железо двери. Удар каблуком стучащего пришёлся как раз ему по коленке.
– Открывайте, ну! Слышу – ходят, – культурно попросили с улицы высоким мужским тенором. – Открывайте, ну! Пришёл папу увидеть.
– П-папу?! – истерически хихикнул Точилин, икнул. – Какого папу?! Ты-й кто?!
– Тима, – ответили из-за двери достойным мужским голосом. – Тима! Открывай!
– Тима?! Ещё один?! Без головы?! – вскрикнул Точилин, вновь прильнул к выжженному сваркой отверстию в толстом металле двери. Вновь у него остановилось дыхание. Костюм без пуговиц, обрамлённый сверху белым ошейником провернулся, как бы вокруг оси и… улыбнулся прямо в дырку огромными белыми зубами, что повисли над белым ошейником.
– Ти-и-има-а-а! – дико завыло с улицы. – Открывайте, гады-сволочи! Папа умер!
– Белила цинковые, – ни к месту проговорил Точилин, потрясённый страшными видениями, оступился и с грохотом покатился вниз по ступенькам, увлекая за собой всё, что попадалось под руки: вёдра, жестяные банки, ящики, ещё какой-то лязгающий, хрустящий хлам.
Он пролежал пару минут на холодном бетонном полу. Приходил в себя, спокойно посматривал на багровый сводчатый потолок подвала, где метались ризраками летучих мышей чёрные тени. Над ним склонилась лохматая голова Артура и подышала перегаром в лицо:
– Что там?
Точилин бессознательно ответил за свое безвольное тело:
– Майн Рид. Или Конан Дойль? Не помню. В общем, Бальзакер, они пришли втроём, вместе с Эдгаром По. Заявились ПО наши души! Подмывайся.
– Бредишь, Точила, – страшным шёпотом переспросил Артур. – Что ты несёшь?! Кто там пришёл, разглядел?!
– Всадник без головы.
Чёрный ангел
В дверь грохотали кулаком беспрерывно. Наглым, уверенным голосом требовали:
– Открывайте, придурки, подлецы, уроды, ну! Урою, морды убью! Милицию зову, ну! – и добавляли непрерывную руладу из русского мата.