Обнаженная
Шрифт:
Супруги вернулись въ Мадридъ со своею маленькою Милитою, которую они называли такъ, сдлавъ уменьшительное изъ имени бабушки. Все богатство Реновалеса не превышало нсколькихъ тысячъ лиръ – частью скопленныхъ Хосефиною, частью вырученныхъ за продажу мебели, украшавшей ветхія комнаты палаццо Фоскарини.
Начало было трудно. Черезъ нсколько мсяцевъ по прізд ихъ въ Мадридъ умерла донья Эмилія. Похороны ея не соотвтствовали своею скромностью иллюзіямъ знаменитой вдовы; на нихъ присутствовало не боле двухъ дюжинъ ея безчисленныхъ и знаменитыхъ родственниковъ. Бдная сеньора! Еели бы ей пришлось испытать это посмертное разочарованіе!.. Реновалесъ былъ почти радъ ея смерти.
Съ нею порвалась послдняя связь супруговъ съ великосвтскимъ обществомъ. Маріано поселился съ женою въ четвертомъ этаж на улиц Алкала около цирка для боя быковъ; при квартир была большая терраса, которую художникъ обратилъ въ мастерскую.
Маріано почти не работалъ дома; онъ писалъ на открытомъ воздух, потому что условный свтъ мастерской и тснота помщенія были противны ему. Онъ объзжалъ окрестности Мадрида и ближайшія провинціи въ поискахъ за простыми, народными типами, на лицахъ которыхъ отражалась, по его мннію, душа старой Испаніи. Онъ поднимался даже въ середин зимы на Гуадарраму.
Когда открылась выставка, имя Реновалеса прогремло, какъ пушечный выстрлъ, раскатившись звучнымъ эхо и вызвавъ одновременно искренній восторгь и бурю негодованія въ общественномъ мнніи. Онъ не представилъ на выставку большой картины съ опредленнымъ сюжетомъ, какъ въ первый разъ. Эго были все маленькія картинки, этюды, написанные подъ впечатлніемъ случайныхъ интересныхъ встрчъ, уголки природы, люди и пейзажи, воспроизведенные на полотн съ поразительнымъ и грубымъ реализмомъ, который вызывалъ у публики негодованіе.
Важные отцы искусства корчили гримасы, словно отъ пощечины, передъ этими картинками, которыя пылали, казалось, яркимъ пламенемъ среди остальныхъ безцвтныхъ и безжизненныхъ картинъ. Они признавали за Реновалесомъ художественный талантъ, но считали его лишеннымъ воображенія и всякой изобртательности; единственною его заслугою въ глазахъ этихъ людей было умнье переносить на полотно то, что онъ видлъ передъ собою. Молодежь толпилась вокругъ новаго маэстро; начались безконечные толки и ожесточенные споры, вызывавшіе иной разъ смертельную ненависть, а надъ этою борьбою витало имя Реновалеса, появлявшееся почти ежедневно на столбцахъ газетъ, и въ результат онъ пріобрлъ почти такую же извстность, какъ матадоръ или ораторъ въ Кортесахъ.
Шесть лтъ длилась эта борьба. Каждый разъ, какъ Реновалесъ выпускалъ въ свтъ новое произведеніе, поднималась буря оскорбленій и апплодисментовъ; а маэстро, подвергавшійся такой жестокой критик, жилъ тмъ временемъ въ бдности, вынужденный писать потихоньку акварели въ прежнемъ дух и посылать ихъ подъ большимъ секретомъ своему антрепренеру въ Римъ. Но всмъ сраженіямъ приходитъ когда-нибудь конецъ. Публика признала наконецъ за неоспоримую величину имя Реновалеса, которое ежедневно представлялось въ газетахъ ея глазамъ. Враги, сломленные безсознательными усиліями общественнаго мннія, устали критиковать, а маэстро, подобно всмъ новаторамъ, сталъ сокращать свои смлые порывы по прошествіи перваго успха и вспышекъ негодованія, и смягчилъ первоначальную рзкость. Страшный художникъ вошелъ въ моду. Легкая и быстрая слава, завоеванная имъ въ начал карьеры, вернулась къ нему теперь, но въ боле прочномъ и устойчивомъ вид, словно побда, доставшаяся труднымъ и тяжелымъ путемъ, съ борьбою на каждомъ шагу.
Богатство – капризный и непостоянный пажъ – тоже вернулось къ нему, поддерживая покровъ его славы. Онъ сталъ продавать картины по неслыханнымъ въ Испаніи цнамъ, и цифры эти баснословно возрастали въ устахъ его поклонниковъ. Нсколько американскихъ милліонеровъ, удивленныхъ тмъ, что имя испанскаго художника надлало столько шуму заграницей, и лучшіе журналы въ Европ помщаютъ у себя снимки съ его картинъ, купили картины Реновалеса, какъ предметы роскоши.
Маэстро, котораго бдность нсколько озлобила въ періодъ борьбы, почувствовалъ теперь жажду денегъ и сильную жадность, какой друзья никогда не замчали въ немъ раньше. Жена его теряла здоровье и выглядла все хуже и хуже; дочь подростала, и онъ желалъ дать своей Милит прекрасное образованіе и окружить ее царственною роскошью. Онъ жилъ съ ними въ недурномъ особняк, но мечталъ о чемъ-нибудь лучшемъ для нихъ. Практическій инстинктъ, который вс признавали за нимъ, когда его не ослпляло искусство, побудилъ Реновалеса сдлать изъ кисти средство къ крупному заработку. Картинамъ суждено было исчезнуть, по словамъ маэстро. Маленькія современныя квартиры со скромною отдлкою не были пригодны для крупныхъ картинъ, какъ залы старинныхъ временъ, голыя стны которыхъ требовали украшеній. Кром того къ мелкимъ, современнымъ комнатамъ, словно изъ кукольнаго домика, подходили только хорошенькія небольшія картинки условной, неестественной красоты. Сцены съ натуры
Реновалесъ разбогатлъ, насколько художникъ можетъ только разбогатть. Въ это время онъ выстроилъ себ около парка Ретиро роскошный особнякъ, который завистливые люди называли его «пантеономъ».
Онъ испытывалъ страстное желаніе создать себ гнздышко по своему вкусу, подобно моллюскамъ, которые длаютъ изъ собственнаго сока домъ, служащій имъ для жилья и защиты. Въ немъ пробудилась жажда пышнаго блеска и хвастливой, комичной оргинальности которые спятъ ъъ душ каждаго художника. Сперва онъ мечталъ воспроизвести дворецъ Рубенса въ Антверпен съ открытыми балконами, служившими художнику мастерскими, и тнистыми садами, гд цвли во вс времена года цвты, порхали птицы съ яркими перьями, похожія на летучіе букеты, и играли въ аллеяхъ газели, жирафы и другія экзотическія животныя, служившія великому маэстро моделями, въ его стремленіи писать природу во всемъ ея великолпіи.
Но мадридскій участокъ въ нсколько тысячъ квадратныхъ футовъ съ неплодородіемъ и чисто кастильской сухостью почвы, обнесенный жалкимъ заборомъ, скоро заставилъ Реновалеса отказаться отъ этой мечты. Въ виду невозможности завести у себя Рубенсовскую роскошь, онъ выстроилъ въ глубин маленькаго сада нчто въ род греческаго храма, предназначеннаго и для жилья, и для мастерской. На треугольномъ фронтон высились три треножника въ вид жертвенниковъ, придававшихъ зданію видъ монументальной гробницы. Но во избжаніе всякаго недоразумнія у публики, останавливавшейся по ту сторону ршетки поглядть на зданіе, маэстро веллъ изобразить на каменномъ фасад его лавровыя гирлянды, палитры, окруженныя внками, а посреди этихъ наивныхъ и скромныхъ украшеній выгравировать краткую надпись золотыми буквами довольно. крупнаго размра: «Реновалесъ». Это было ничто иное, какъ торговое заведеніе. Внутри въ двухъ мастерскихъ, гд никто никогда не работалъ, и которыя предшествовали настоящей рабочей мастерской, были выставленны оконченныя картины на мольбертахъ, покрытыхъ старинными матеріями, и постители любовались театральною выставкою оружія, ковровъ, старыхъ знаменъ, висвшихъ съ потолка, витринъ съ разными красивыми бездлушками, глубокими диванами съ навсами изъ восточныхъ матерій, наброшенныхъ на копья, и столтними открытыми сундуками съ безконечнымъ множествомъ ящиковъ и отдленій, переливавшихъ матовымъ золотомъ отдлки.
Эти мастерскія, гд никто не работалъ напоминали рядъ роскошныхъ пріемныхъ врача, который беретъ по сто песетъ за консультацію, или отдланныя въ строгомъ стил комнаты знаменитаго, честнаго адвоката, который не открываетъ рта безъ того, чтобы не отобрать себ добрую часть состоянія кліента. Публика, ожидавшая пріема въ этихъ двухъ мастерскихъ величиною съ добрую церковь, гд все дышетъ величественною тишиною старины, подвергалась въ нихъ необходимой подготовк для того, чтобы согласиться на невроятно высокія цны, требуемыя маэстро за портреты.
Реновалесъ добился знаменитости и могъ спокойно почивать на лаврахъ, по словамъ его почитателей. И тмъ не мене маэстро былъ часто грустенъ, и душа его, озлобленная тайнымъ недовольствомъ, искала нердко облегченія въ шумныхъ вспышкахъ гнва.
Достаточно было самаго пустяшнаго нападенія ничтожнйшаго врага, чтобы вывести его изъ себя. Ученики его полагали, что это дло возраста. Онъ такъ состарился отъ борьбы, что горбился слегка и выглядлъ на десять лтъ старше своего возраста.
Въ этомъ бломъ храм, на фронтон котораго красовалось въ славныхъ золотыхъ буквахъ его имя, Реновалесъ былъ мене счастливъ, чмъ въ маленькихъ квартиркахъ въ Италіи или въ жалкомъ мезонин около цирка для боя быковъ. Отъ Хозефины первыхъ временъ ихъ брака осталась только жалкая тнь, а отъ Обнаженной, доставлявшей ему столько чудныхъ минутъ по ночамъ въ Рим и въ Венеціи – лишь воспоминаніе. По возвращеніи въ Испанію обманчивое здоровье и крпость молодой матери живо испарились.