Обнаженная
Шрифт:
Врачи признавались въ своемъ полномъ безсиліи перелъ нервнымъ разстройствомъ Хосефины, губившимъ ея слабый организмъ и совтовали мужу быть съ нею какъ можно ласкове и внимательне. Кротость Реновалеса удвоилась подъ вліяніемъ этихъ внушеній. Врачи приписывали нервное разстройство тяжелымъ родамъ и кормленію, надорвавшимъ слабое здоровье молодой матери. Они подозрвали кром того существованіе какой-нибудь тайной причины, поддерживавшей больную въ состояніи постояннаго возбужденія.
Реновалесъ, слдившій за женою въ надежд добиться когда нибудь мира въ дом, скоро открылъ истинную
Милита подростала. Она была уже почти врослая. Ей было четырнадцать лтъ, и она носила длинныя платья, привлекая своею красотою и здоровьемъ алчные взгляды мужчинъ.
– Скоро настанетъ день, когда она упорхнетъ отъ насъ, – говорилъ иногда маэстро, смясь.
Слыша разговоры о свадьб Милиты и будущемъ зят, Хосефина закрывала глаза и говорила сдавленнымъ голосомъ, въ которомъ звучало непреодолимое упорство:
– Она выйдетъ замужъ за кого хочетъ… но только не за художника. Лучше пусть умретъ въ такомъ случа.
Реновалесъ догадался тогда объ истинной болзни жены. Это была ревность, бшеная, смертельная, непримиримая ревность и тяжелое сознаніе собственной болзненности. Хосефина была уврена въ муж и знала, что онъ не разъ заявлялъ о своей супружеской врности. Но говоря въ ея присутствіи объ искусств, художникъ не скрывалъ своего восторга передъ наготою и своего религіознаго культа красивыхъ формъ женскаго тла. Онъ не высказывалъ всего, но Хосефина читала въ его мысляхъ. Она понимала, что любовь къ нагот, зародившаяся въ немъ въ юномъ возраст, только усилилась съ годами. Глядя на чудныя статуи, украшавшія его мастерскія, или просматривая альбомы, гд женская нагота сіяла во всей своей божественной крас на темномъ фон снимковъ, Хссефина сравнивала ихъ мысленно со своимъ тломъ, обезображенномъ болзнью.
Глаза Реновалеса, съ восторгомъ упивавшіеся прежде ея чудными руками съ граціозными контурами, крпкими грудями, напоминавшими опрокинутыя алебастровыя чаши, боками съ изящными линіями, бархатно-округленною шеей и прелестными, стройными ногами, созерцали теперь по ночамъ ея слабое тло съ выступающими рядами реберъ; символы женщины, прежде крпкіе и сладострастные, висли теперь, какъ тряпки; кожа на рукахъ была покрыта желтыми пятнами; ноги были худы, какъ у скелета. Этотъ человкъ не могъ любить ея. Его врность держалась только на состраданіи, можетъ-быть на привычк къ безсознательной добродтели. Хосефина не могла поврить, чтобы мужъ сохранилъ любовь къ ней. У другого человка это было-бы мыслимо, но отнюдь не у художника. Онъ восторгался днемъ красотою, а ночью сталкивался съ безобразіемъ, истощеніемъ и физическимъ уродствомъ.
Ревность мучила Хосефину, отравляла ея мысли, подтачивала силы. Ревность эта была безутшна, тмъ боле, что она не имла реальнаго основанія.
Хосефин было невыносимо тяжело признавать свое безобразіе; она завидовала всмъ ршительно и жаждала смерти, но мучила окружающихъ, чтобы увлечь ихъ въ своемъ паденіи.
Наивныя ласки мужа дйствовали на нее, какъ оскорбленіе. Онъ можетъ-быть любилъ ее и подходилъ къ ней съ наилучшими намреніями, но она читала въ его мысляхъ и видла въ нихъ своего непобдимаго врага, соперницу, побждавшую ее красотою. Хосефина не могла совладать съ
– Пиши, наслаждайся моимъ тломъ! И каждый разъ, какъ ты будешь думать о своей вчной возлюбленной, которую называешь красотою, постарайся представлять ее себ не иначе, какъ съ моимъ лицомъ и съ моимъ тломъ.
Это было величайшимъ несчастьемъ жить всю жизнь съ художникомъ. Она ршила ни за что не выдавать свою дочь замужъ за художника. Лучше пусть Милита умретъ. Люди, мысли которыхъ одержимы всегда страстью къ красот, могутъ жить спокойно и счастливо только съ вчно юною и прекрасною женщиною.
Врность мужа приводила Хосефину въ отчаяніе. Этотъ цломудренный художникъ постоянно перебиралъ въ памяти воспоминанія о женскихъ прелестяхъ и рисовалъ мысленно картины, которыхъ не смлъ переносить на полотно изъ страха передъ женою. Съ проницательностью больного человка Хосефина читала эти мечты иа лиц мужа. Она предпочла бы даже имть увренность въ измн; ей было-бы легче видть мужа влюбленнымъ въ другую женщину, одержимымъ животною страстью. Изъ этого путешествія за предлы брака онъ могъ вернуться къ ней усталымъ и униженнымъ; но отъ увлеченія красотою не могло быть возврата.
Догадавшись о гор Хосефины, Реновалесъ съ нжностью принялся за исцленіе жены. Онъ сталъ избгать въ ея присутствіи разговоровъ о художественныхъ увлеченіяхъ, сталъ находить ужасные недостатки въ красавицахъ, заказывавшихъ ему портреты, восхвалять духовную красоту Хоссфины и постоянно писать съ нея портреты, перенося на полотно ея черты, прихорошенныя съ поразительною ловкостью.
Хосефина улыбалась съ вчнымъ снисхожденіемъ женщинъ, которыя врятъ самой невроятной и чудовищной лжи, если она льститъ имъ.
– Это ты, – говорилъ Реновалесъ: – это твое лицо, твоя грація, твое благородное выраженіе. Мн кажется, что ты на дл даже красиве, чмъ на портрет.
Хосефина продолжала улыбаться, но во взгляд ея вскор вспыхивалъ гнвъ. Она сжимала губы, и лицо ея темнло отъ злобы, а глаза пристально устремлялись на художника, словно рылись въ его мысляхъ.
Все это ложь. Мужъ льстилъ, воображая, что любитъ ее, но онъ былъ вренъ ей только тломъ, а не душою. Непобдимый врагъ, вчная любовница царила въ его мысляхъ.
И подъ впечатлніемъ этой мысленной неврности мужа и отчаянія передъ безсиліемъ, въ нервной систем Хосефины назрвала буря, которая разражалась потоками слезъ и градомъ упрековъ и оскорбленій по адресу мужа.
Жизнь маэстро Реновалеса была настоящимь адомъ, несмотря на то, что онъ достигъ богатства и славы, о которыхъ мечталъ столько лтъ, видя въ нихъ истинное счастье.
IV
Было три часа дня, когда знаменитый художникъ вернулся домой посл завтрака съ венгерцемъ.