Обнаженный Бог: Финал
Шрифт:
— Лично, сэр, нет, не думаю. Но в этом — старейший политический хитрый маневр. Если нас оставить на холоде, мы ничего не достигнем. Если же мы присоединяемся, тогда у нас есть возможность влиять на политику изнутри, притом с определенной позиции силы.
— Лорд Маунтджой не так глуп, — оценил аль-Сааф. — Он еще захочет договариваться с вами отдельно. Возможно, нам удастся поддержать разведку флота на протяжении двух звездных систем, продолжая обеспечивать правительственную службу по передвижениям одержимости.
— Да, — согласился Самуэль. — Маунтджой это будет приветствовать — или что-то в таком роде. Таково уж течение политики во время отлива.
— Вы хотите с ним встретиться, сэр? —
— Похоже на то, капитан, будто вы меня искушаете.
— Нет, сэр.
— Ну что ж, встречаться с ним я не хочу. Пока еще. Я не готов видеть флот расформированным и сданным в утиль по причине моего упрямства. Это могучая сила, способная противостоять одержимым на физическом уровне, и он не должен быть потерян для человеческого рода. Мне нужно обсудить это с Лалвани, и тогда посмотрим, можно ли считать, что эденисты поддерживают флот. Если же они этого не смогут, тогда я встречусь с Маунтджоем, и мы обсудим вопрос о том, как передать эту проблему центру Конфедерации. Мы должны помнить, что военные силы существуют прежде всего для того, чтобы служить гражданскому населению, хотя мы и можем презирать их выбор руководства.
Суровая интенсивность холода была поистине удивительной. Волны его прокрадывались в каждый участок убежища. Падение температуры было таким сильным, что оно начало изменять цвет пластиковых составных частей, выбеливая их, точно доза ультрафиолетовых лучей. Дыхание Толтона конденсировалось в слой морозных узоров, лежащий на каждой поверхности.
Они снимали жизнеобеспечивающее покрытие со шлюзов, и ему хотелось оставить после себя столько защитных слоев, сколько было в его физических силах. Он выглядел еще толще, чем Дариат, с лица у него свисали складки обильных повязок из материи, которые он накручивал и накручивал на себя, чтобы защитить уши и шею. Непокрытые участки кожи приобрели свою окраску от мороза, а каждая ресница напоминала миниатюрную сосульку.
Энергетические камеры иссякали так же быстро, как и тепло. Сначала наружная проводка весело позвякивала, нагревая воздух и получая водяной пар. Затем они произвели простой анализ и поняли, что при их теперешнем расходе камеры останутся пустыми через сорок минут. Дариат не спеша закрыл все системы, такие, как навигационные, коммуникационные и систему двигателей, затем, когда Толтон уютно свернулся в двух скафандрах с обогревом и во всех своих изолирующих от внешней среды одеждах, Дариат отключил все, кроме фильтра двуокиси углерода и единственного вентилятора. При таком уровне поглощения батарейки могут протянуть еще два дня.
В скафандрах Толтона с обогревателями батарейки сдавали куда быстрее, чем они рассчитывали. Последняя села через пятнадцать часов после того, как они погрузились в мешанину. После этого Толтон стал пить суп из саморазогревающихся пакетов.
— Сколько еще выдержит обшивка? — спросил он между двумя судорожными глотками. На нем было столько одежды, что руки не сгибались, и Дариат вынужден был держать отверстие пакетика возле его губ.
— Не уверен. Мои сверхощущения не приспособлены к такого рода работе. — Дариат грел руки у себя на груди. Холод не действовал на него так скверно, как на Толтона, но и он оделся в несколько шерстяных свитеров и в несколько пар теплых брюк. — Ноль-температурная плазма, наверное, уже исчезла. Обшивка теперь будет просто испаряться, пока не станет такой тонкой, что давление изнутри нас взорвет. Это произойдет быстро.
— Жаль. Я мог бы что-то сделать с ощущениями. Но именно теперь боль будет славным испытанием.
Дариат улыбнулся другу. Губы Толтона совершенно почернели, кожа отслаивалась.
— Что-то не так? — прохрипел Толтон.
— Ничего. Просто я подумал, мы могли
— Да. Кроме того, это быстрее выпихнуло бы нас на другую сторону.
— Скоро так и случится. Так что если ты хотел бы, чтобы нас там что-то ожидало, что бы это было?
— Тропический остров, и пляжи тянулись бы на целые километры. А море теплое, как вода в ванне.
— И какие-нибудь женщины?
— Конечно же, господи, — Толтон зажмурился, его ресницы слиплись вместе. — Я уже ничего не вижу.
— Счастливчик. Знаешь, как ты сейчас выглядишь?
— А что насчет тебя? Что ты хотел, чтобы ожидало нас на той стороне?
— Ты это знаешь: Анастасия. Я жил ради нее. Я умер за нее. Я пожертвовал ради нее своей душой… ну, всяко за ее сестру. Я думал, она могла бы на меня смотреть в то время. Хотел произвести хорошее впечатление.
— Не волнуйся, друг, ты его произвел. Я не перестаю тебе твердить: любовь вроде твоей вскружит ей голову. Девчонки обычно хранят такое дерьмо, как безумная преданность.
— Ты самый бесчувственный поэт, какого я встречал.
— Уличный поэт. Не воспеваю я розы и шоколад. Я слишком реалист.
— Спорим, что розы и шоколад оплачиваются лучше?
Когда ему не ответили, Дариат пристально посмотрел в лицо Толтону. Он еще дышал, но очень замедленно, воздух со свистом выходил между ледяных клыков, образовавшихся у него на губах. Он больше не дрожал.
Дариат снова перекатился на свою противоперегрузочную койку и терпеливо подождал. Прошло еще двадцать минут, пока призрак Толтона поднялся над измятым узлом его одежды. Он пристально вгляделся в Дариата, затем откинул голову назад и расхохотался.
— О, черт, прими на себя этот груз. Я — душа поэта. — Смех превратился в рыдания. — Душа поэта. Понял? Ты не смеешься. Ты не смеешься, а ведь это дико смешно. Это самая последняя смешная вещь, которую ты когда-либо познаешь во всей остальной вечности. Почему же ты не смеешься?
— Ш-ш-ш! — Дариат поднял голову. — Ты это слышишь?
— Слышу ли я их? Да там триллион биллионов триллиона душ. Конечно, разрази меня гром, я их слышу.
— Нет. Не души в этой суматохе. Мне показалось, что я услышал, как кто-то зовет. Чей-то человеческий голос.
28
Это была долгая ночь для Кристиана Флетчера. Его держали на алтаре скованного цепями, пропуская сквозь него электрический ток, в то время как вокруг бушевало безумие. Он видел, как сторонники Декстера разрубали на части прекрасной работы деревянное изображение Святого Павла, которое изготовил сэр Кристофер Рен 13 , чтобы осуществить свою мечту, и швыряли разрубленные куски в железные жаровни, которые теперь освещали здание. Осуществлялась молчаливая резня, людей тащили к алтарю, где ждал Декстер с оружием антипамяти. Флетчер плакал, видя, как разрушались их души, а тела были готовы принять другие из потусторонья, их личности заменялись другими, более послушными желаниям Черного Мессии. Соленые слезы текли по бороздкам, усеивающим его щеки, и жалили, точно кислота. Безумный смех и крики Кортни в то время, как Декстер уничтожал ее, пока не хлынула кровь и не покрылась волдырями кожа.
13
Сэр Кристофер Рен (1632 — 1623) — знаменитый английский архитектор, известный в том числе и тем, что восстанавливал собор Святого Павла после Великого лондонского пожара 1666 года.