Обо всем и еще кое о чем
Шрифт:
Очередным проулком Демьянова взобралась по склону оврага, перешагнула через железнодорожные рельсы, прошла мимо груды ящиков, кучи металлолома, поржавевших полуразрушенных машин и вышла на бетонированный двор, и прямо перед ней оказалось огромное здание заводоуправления с проходной, вахтерами и бюро пропусков. Там, за проходной, была площадь, и, чуть левее, ее дом. А она стоит во дворе завода, и, чтобы выйти на улицу, ей нужен пропуск. Месяца два назад она выступала в одном из цехов с лекцией, и пропуск у нее тщательно проверяли и при входе, и при выходе.
Наталья Павловна стояла растерянная и расстроенная - она
– Что пригорюнилась, Павловна?
– спросил, проходя двором, рабочий, что жил в одном доме с Демьяновой.
– Да вот...
– грустно отозвалась Наталья Павловна, - шла к дому от тех вон домов, а зашла сюда, и как мне отсюда выйти, не представляю. Через проходную меня не пропустят.
Сосед не удивился, он-то знал, что со стороны оврага, где живут многие рабочие, завод забором не обнесен.
– Так сейчас звонок, через три минуты. Вы подождите. Пойдут лавиной. Некогда там будет пропуск проверять. Вы и выйдите вместе со всеми.
Какой цепкий взгляд у вахтерши, - отметила Наталья Павловна, переживая неприятное мгновение, пока людская масса несла ее по турникету: вдруг вахтер остановит, и придется, как шкодливой девчонке, объясняться, оправдываться. Пропуск не спросила, но взгляд так и высматривает: не несешь ли что? Зачем какую-то мелочь нести мимо вахтерши, когда можно через овраг вывести весь завод?
И подумалось с досадой: ну, прямо не завод, а символ страны: парадный фасад могуч и неприступен, а загляни с изнанки - все прогнило.
У подъезда стоял бордовый "Москвич", обляпанный грязью. От машины шел Звягинцев, помахивая полиэтиленовым пакетом.
– Здорово. Ну, как дела? В "Океане" рыбка плавала. На, побалуйся, - Юрий Федорович протянул Наталье Павловне пакет.
– Ну, я поехал.
– Ты приезжал покормить меня? Или просто посмотреть на меня?
– Наталья Павловна глянула на пакет: горбуша в морковном желе.
– И покормить, и посмотреть. Вижу: живая и здоровая, и я спокоен. Ну, я поехал. Дело есть тут одно срочное. Не скучай. Вечером позвоню, - говорил Звягинцев, в нетерпении переступая с ноги на ногу и поглядывая на машину.
– Понятно, - раздумчиво ответила Наталья Павловна, думая, что ужин готовить не надо, горбуши ей хватит вполне, и вечер свободен.
– Ну, что тебе понятно?
– Звягинцев перестал пританцовывать и смотрел на Наталью Павловну с обычной своей, чуть насмешливой, улыбкой.
– Что дело есть у тебя срочное, - нейтральным тоном отозвалась Наталья Павловна и пошла к подъезду.
– Я завтра приеду. На весь вечер. Клянусь, - говорил Звягинцев, не трогаясь с места.
– Завтра я дежурю за Петрову. Ну, счастливо, - и, уже не глядя на Звягинцева, Наталья Павловна махнула ему рукой и быстро вошла в подъезд.
В почтовом ящике среди газет лежал номер "Терапии". Вот и занятие на вечер, - подумала Наталья Павловна, нажимая на кнопку лифта.
Букрин поставил машину во дворе, под окнами кафедры, и вошел в сумрачный гулкий вестибюль. Остановился
По средам у Алексея Петровича занятия лишь у "вечерников", но студенты дневной группы, где он куратор, готовились к олимпиаде для школьников. Ребята занимались на четвертом этаже, однако, с минуту постояв в раздумье на третьем, Букрин свернул к кафедре.
И улыбнулся: коридор был пропитан ароматом трав.
На кафедре пили чай. Чай, как правило, заваривала Ирина Максимовна, лаборантка, пожилая женщина, что всю жизнь провела в этих стенах. Карнаухова была большая любительница заваривать чаи и всякий раз каким-то новым способом и всякий раз сама умилялась новому аромату. Иногда Алексей Петрович не отказывался от чашечки чаю и улавливал в нем запах мяты или лимонника, но часто он не мог угадать ни одной травки из нового букета, и тогда Ирина Максимовна умилялась его неведению.
Алексей Петрович открыл дверь, и аромат стал густым, зримым и осязаемым (так ощущаешь вкус хлеба, когда в тумане парной кто-то плеснет на раскаленную печь свежее пиво). Травный дух парил в комнате, и в нем был и запах мокрой травы и запах травы, скошенной, подвяленной жарким солнышком, и благоухание разнотравья гасило привычные запахи кафедры: книжной пыли, пожелтевшей бумаги, нагретой резины.
Три женщины, что сидели в уголке у стола, разные и по возрасту, и по внешности, одинаково благоговейно вдыхали пар из своих чашек, а Ирина Максимовна увлеченно повествовала о целебных свойствах данного напитка, но, едва Букрин вошел, все захлопотали вокруг него.
– Как хорошо. Вовремя. Пожалуйста, чашечку чайку. У нас чай с пятью травками. Варенье облепиховое. Хворост. Подсаживайтесь.
– Нет-нет, благодарю. Только из дома, - раскланялся Алексей Петрович. Он был в добрых отношениях с коллегами, но большинство женщин кафедры по тем или иным причинам были одиноки, и, хотя в разговорах они подсмеивались над мужчинами и жалели замужних, но, с тех пор как Букрин стал вдов, он постоянно ощущал подчеркнутую женскую заботу, и чем долее длилось его вдовство, тем плотнее становилась забота. Когда пять лет назад умерла жена, внимательны к нему были все женщины, но с годами все гуще становилось внимание отдельных дам, что предлагали ему свои услуги по любым мелочам и всегда оказывались там, куда он заходил.
– Простите, что помешал. Приятного аппетита.
– Ну, что вы, что вы...- прокатилось по комнате.
– Спасибо, спасибо...
– Я не был с утра. Зашел спросить: какие новости?
– от двери говорил Букрин.
– Нет, все тихо, - так, словно спрашивал он непременно о плохом, отозвались от стола.
– Все заняты олимпиадой. Алексей Петрович, в "Гиганте" американский фильм, у нас оказался лишний билет, составьте нам компанию, предложила одна из дам.
– Нет, не могу. Жаль. Но занят. Очень, очень жаль, - и, еще раз пожелав всем приятного аппетита и прочих земных благ, Алексей Петрович спиной вышел в коридор и пошел к ребятам, вспоминая, зачем, собственно, заходил на кафедру. Вспомнил, что хотел внести поправки в файл, но возвращаться к компьютеру не стал, оставив работу на вечер: когда у него закончится лекция, на кафедре не будет никого.