Оболганная империя
Шрифт:
Но закончим о лозунге "жить не по лжи". Так ли уж бесспорна, так сказать, воздушность, небесность помыслов нашего воителя очистить от лжи грешное человечество, прежде всего Россию? Увы. Хорошо сказал на этот счет известный мыслитель Г.М. Шиманов (давая точную характеристику другому такому же "учителю" и "патриоту" от диссидентов, Назарову, автору мифа-утверждения: "Не важно, если Россия превратится в Московию, главное, чтоб это "была Святая Русь"): "Люди типа Назарова хотели бы исключить всякую политичность в делах русских православных людей. Чтобы они, как науськивал когда-то Солженицын, "жили не по лжи", то есть покидали занимаемые ими партийные, государственные, хозяйственные, культурные позиции, оставляя их врагам русского народа, а сами трудились с чистой совестью дворниками да сторожами. И, находясь на социальном дне, боролись с "империей зла", опираясь на поддержку "Свободного Запада". Или просто молчали, выключившись из общественной жизни. Вот такая блестящая мысль пришла в голову Александра Исаевича, которого, думается, не за одни лишь его литературные
– В учебниках "Русской литературы" Солженицына называют продолжателем толстовской реалистической традиции. Насколько обосновано подобное утверждение?
– Сравнивать Солженицына с Толстым нелепо хотя бы уже по одному тому, что Толстой гениальный художник, а Солженицыну Бог не дал дара художника. Если уж условно говорить о чем-то общем у них, то это безмерность гордыни. Но и здесь же обнаруживается как у писателей пропасть между ними. Толстой говорил о священниках: бородатые невежды, обирают неграмотный народ и прочее. Но у безблагодатного моралиста Толстого - "слово благодатное" художника. И вот мы видим в сцене обручения Левина и Кити в "Анне Карениной", с какой теплотой, симпатией высвечен великим художником образ старенького священника, когда он совершает Таинство Венчания и шепотом поправляет молодых, от волнения путающихся при обмене кольцами. Куда девался обличитель "невежественного духовенства"? Не могу представить подобного превращения обличителя в художника у Солженицына. Вы только вообразите, что сделал бы он, какую злобную карикатуру из красного Мишки Кошевого и в какого нового Спиридона с его атомной бомбой превратил бы Григория Мелехова? (Не отсюда ли такая ревность Александра Исаевича к Шолохову?) А ведь тот же Мишка Кошевой своим затравленным после всего нечеловечески пережитого видом вызывает жалость у Ильинишны, матери убитого им сына. Такова правда жизни даже и в кровавой гражданской войне, когда все разделено и, казалось бы, не осталось, не должно быть места живому человеческому чувству. "Спутали нас ученые люди",- говорит Григорий Мелехов. И Солженицын путает их, доверчивых людей.
У Солженицына есть выражение "антисемит не может быть художником". Перефразируя его, можно сказать, что не может быть художником ослепленный маниакальной идеологией человек. Идеология, как поистине дракон, крепко держит в своей пасти самого писателя и его героев. Если уж "Раковый корпус" - то, считай, все в обществе, все в государстве поражено раковой опухолью сталинизма, террора. Если "В круге первом" с его шарашкой - то это только начало тех дантовых кругов ада, из которых скроена система "совкового" общества, в которых заключена жизнь народа. И если автор рассчитывал на символичность этих образов, то расчеты его оказались тщетными. Ибо символы вырастают из подлинности, глубинной содержательности жизни, а не изобретаются искусственно, не навязываются умственно.
Солженицына привычно потчуют словом "пророк", и он никогда не скажет, не остановит: "Перестаньте, стыдно!" Ну хотя бы провидец чего-то малого, и на это не тянет. Можно назвать, скажем, историческим предвидением то, что Герцен видел будущее мира за двумя державами: Россией и Америкой. Гениальное предвидение бесовщины, охватившей ныне весь мир, - у Достоевского в "Бесах". Никто, кажется, не заглянул так проницательно в будущее Америки, как Иван Аксаков. В статье "Об отсутствии духовного содержания в американской народности" ( 1865) он писал: "Этот новый исполин-государство бездушен, и, основанный на одних материальных основах, погибнет под ударами материализма. Америка держится пока еще тем, что в народностях, ее составляющих, еще живы предания их метрополий, нравственные и религиозные. Когда же предания исчезнут, сформируется действительно американская народность и составится Американское государство без веры, без нравственных начал и идеалов, или оно падет от разнузданности, личного эгоизма и безверия единиц, или сплотится в страшную деспотию Нового Света". Ныне мир стал свидетелем, жертвой этой чудовищной деспотии.
Ну а в чем все-таки пророчество Солженицына? Есть у него любопытный рассказ об одном эпизоде из своей жизни в Америке. "20 марта 1975 года, в четверг первой недели поста, стоял я на одинокой трогательной службе в нашей церковке и просил: "Господи, просвети меня, как помочь Западу укрепиться, он так явно и быстро рушится. Дай мне средство для этого". Через полтора часа прихожу, Аля (жена С.
– М.Л.) говорит: "Только что звонили из Вашингтона, час назад сенат единогласно проголосовал за избрание тебя гражданином США". Запад - это и Америка. Так в чем же пророчество Солженицына? В том ли, что Америку проглотит советский дракон, Левиафан? Даже мысль не приходит в пророческую голову, что этим Левиафаном, смертельной угрозой России, миру, и может быть, скорее всего, Америка с ее историей истребления коренных народов, работорговлей, финансовым закабалением стран, национальной философией экспансионизма во всем - от государственной политики до навязываемой другим народам низменной массовой псевдокультуры. Америка показала, что никакие религиозные, моральные соображения, даже доводы нецелесообразности не остановят ее от использования атомной бомбы. Плохой пророк Солженицын, если он не понял и до сих пор не понимает
Есть что-то роковое и несколько комическое в положении вернувшегося в Россию пророка. Он вроде бы и вне партий, разных там либералов и патриотов, а судьба-злодейка свинью ему подложила, поселила в особом доме, начиненном новыми хозяевами жизни, и сосед его из одного подъезда Чубайс. Корреспондент одной газеты все допытывался у Александра Исаевича, не встречался ли он с этим ваучером в лифте и не может ли он воспользоваться случаем, поговорить с ним, может быть, найдут общий язык, как обустроить Россию, на что бывший вермонтский отшельник мудровато отвечал, что не все так просто делается. А впоследствии как будто тем же магнитом Исаевич был притянут к другим олигархам - его поместье в Серебряном бору оказалось по соседству с таким же жилищем бывшего премьера Касьянова (кличка "Миша два процента") и, кажется, Фридмана - миллиардера. Бедный пророк!
– Но если не пророческие, то какие характерные черты вы отметили бы в Солженицыне-писателе?
– Особого разговора заслуживает язык писателя. Александр Исаевич как-то печатно поведал, как он записывал скрытно, карандашом за спиной, разговорную речь хозяйки дома Матрены, у которой он квартировал. Эта речь деревенской женщины во много определила успех рассказа "Матренин двор". Писатель любит народные слова, он не расстается со словарем Даля, сам составил словарь лексического расширения. Народность языка - это не только лексика, отдельные характерные слова, но и особый склад речи, самого мышления, колорит словообразования. Грамматическая неправильность при смысловой, эстетической выразительности. Образность выражения, поговорочность и т.д. Поэтому даже теперь при оскудении языка писать о человеке из народа гораздо труднее, чем о каких-нибудь умниках из шарашки "В круге первом", с их нивелированной речью, всякими "измами", цитатами, мелкотравчатыми философическими разглагольствованиями и т. п.
Достойно сожаления, как трудно дается Александру Исаевичу то, что он считает своей задачей, - преодоление гладкости, безличности языка, подчеркнутой русскости, которая нередко выглядит нарочитой, утрированной. Взгляните только на подобное языкотворчество в трактате "Как нам обустроить Россию", опубликованном в 1990 году. Россия горит, кровоточит, а он обнюхивает якобы на русскость словечки: "Мы на последнем докате"; "за три четверти века - при вдолбляемой нам и прогрохоченной социалистической дружбе народов"; "при этом всеместном национальном изводе"; "беспомощное личное бесправие разлито по всей глубине страны" и т. п. Каков контраст между этими языковыми изысками, вялостью их и тем ужасом, который происходит в России и требует огненного слова!.. Автор из-за океана наблюдает, выжидает, чем все там кончится. Хотя, думаю, знал, что власть уже захвачена, и бесповоротно, "демократами". А кто-то может подумать, что Солженицын в отличие от Бунина, Шмелева, Зайцева, других, которые десятилетиями жили во Франции и продолжали писать таким же свободным русским языком, как и у себя на Родине, подзабыл русский язык. Но, вернувшись на Родину, он ведь и теперь все спотыкается на утрированной русскости.
– Солженицын постоянно разделяет русское и советское, Россию и Советский Союз, который он называет Левиафаном...
– Это разделение мнимое. Он одинаково не принимает как империи ни Россию старую, ни Россию Советскую. Красноречивы на этот счет вошедшие в трехтомник "Публицистики" его выражения разных лет, в частности его беседа с издателем журнала "Шпигель" Рудольфом Аугштайном в 1987 году: "Я никогда не был сторонником империи, а Петр I был",- заявил он. Немецкий собеседник приводит послевоенные стихи Солженицына: "Оправдала ли цену свою Полтава? // Двести лет все победы, победы // От разора к разору, к войне от войны..." В свое время Солженицын возмущался тем, что русские войска в XVIII веке вошли в Берлин. Солженицын говорит о своей приверженности к Православию, но к Православию у него примерно такое же отношение, как к Российской империи. Он не приемлет Православия "ортодоксального", оно претит ему отсутствием "поиска". Как будто может быть какое-то не ортодоксальное, не догматическое Православие. А уж куда может привести так называемый поиск - это нам хорошо известно и по прошлому - всякого рода разновидности "нового религиозного сознания" в начале XIX века, послереволюционное обновленчество, современные мени-якунины-кочетковы, другие духовные "искатели". Кстати, обновленчество было "детищем" кумира Солженицына Троцкого, о чем пишет диссидент Михаил Агурский в своей книге "Идеология национал-большевизма". Заметим, что книга написана не без симпатии к России. Папу Римского Иоанна Павла Второго Солженицын называл "Благодатью Божией". В парижской телепередаче 17 сентября 1993 года, когда ему напомнили эту фразу, он не отказался от своих слов: "То, что я сказал о Иоанне Павле Втором, я могу повторить. Я считаю это великим счастьем, ничего другого добавить не могу".
Не потому ли такое обоготворение папы, что тот совместно с Рейганом, Горбачевым и Ельциным подготовил разгром Советского Союза. Достоевский говорил об опасности того духовного порабощения России, которое несет с собой папство с его антихристианским искушением "всемирного владычества".
Война с гитлеровской Германией для Солженицына не Великая Отечественная, а "советско-германская война". В упомянутой выше беседе с издателем "Шпигеля" он говорит: "Я еще не понимал (в войну), что нашими победами мы, в общем, роем себе же могилу. Что мы укрепляем сталинскую тиранию еще на тридцать лет".