Оболганный сталинизм. Клевета XX съезда

Ферр Гровер

К примеру, в некоторых академических публикациях недавнего времени снова затронут вопрос о вине или невиновности по крайней мере одного из «мучеников Сенной площади», казнённых «судом Линча» в штате Иллинойс в 1886–1887 годах. Никому не приходит в голову поинтересоваться, был ли тот суд «справедливым», поскольку и так ясно, что не был; помимо того всего через несколько лет новый губернатор Иллинойса вынес вердикт об их посмертном помиловании.

В деле Сакко и Ванцетти теперь появились свидетельства, согласно которым по крайней мере Сакко следует, вероятно, признать виновным. Однако нет ни малейших оснований считать, что рассмотрение этого дела в суде было «справедливым» и соответствовало процессуальным нормам того времени.

Всё ещё продолжается оживлённая дискуссия о том, передавал ли Юлиус Розенберг атомные секреты или только намеревался осуществить свой план при первой возможности. И ни у кого не вызывает сомнений, что состоявшийся над ним и его женой Этель суд проходил с грубыми нарушениями процессуального характера.

Историкам и не нужно вникать в процессуальные тонкости. Вопрос о «справедливости» судебного разбирательства определяется не только буквой закона того времени и степенью процессуальной педантичности, но также и тем, в какой степени юридические нормы как таковые соответствуют нашим субъективным представлениям о «справедливости».

Круг задач, стоящих перед историком, ограничивается сбором и оценкой имеющиеся свидетельств, чтобы на их основе прийти к каким-либо выводам. Совсем другое дело – выяснять, предстал ли тот или иной исторический персонаж перед «справедливым» судом. Между тем подсудимый может оказаться виновным, а суд, вынесший ему приговор, несправедливым. Но из всех проблем историк интересуется только вопросом о вине или невиновности. Так, если смотреть через призму сегодняшних стандартов судопроизводства, то вплоть до 1960-х годов, наверное, ни один из чернокожих жителей американского Юга не удостоился «справедливого» рассмотрения его дела. Из чего, конечно, не следует, что каждый темнокожий подсудимый был обязательно невиновен.

Вопросы «справедливости» судебного разбирательства, проблемы его соответствия нормам и правилам советской юридической системы 1930-х годов оставлены в данном исследовании без рассмотрения. Не освещается здесь и проблема соответствия законодательству СССР системы упрощённого и ускоренного судопроизводства, введённой в чрезвычайных обстоятельствах тех лет. Всё внимание сосредоточено только на выяснении виновности или невиновности осуждённых лиц.

И вот что характерно: для всех упомянутых в хрущёвском докладе репрессированных есть веские основания считать их виновными. Точнее, наше утверждение состоит в следующем: в распоряжении исследователей есть те самые материалы, которые были известны Хрущёву и его помощникам и откуда они черпали свои сведения, – «реабилитационные» справки по делам репрессированных. И ни в одной из этих справок нет доказательств невиновности тех, кто удостоился упоминания в «закрытом докладе».

Следует заметить: ни в каком из случаев автор не использовал в качестве доказательств показания-самооговоры, в которых подследственные изобличают себя в совершении тех или иных преступлений. Хотя, по совести говоря, если признания такого рода – единственные из всех свидетельств, историку ничего не остаётся, как пользоваться в своих исследованиях столь ненадёжными источниками. Аналогичным образом: если единственными свидетельствами окажутся слухи и сведения из вторых-третьих рук, дело придётся иметь, увы, только с ними.

Пытки и связанные с ними проблемы

Начиная со сталинских времён никому не приходит в голову отрицать, что многие из тех, кто в 1930-е годы был арестован по политическим мотивам, подвергались физическому насилию. В хрущёвский период сведения о применении пыток использовались судебными органами для «реабилитации» жертв репрессий. Что обычно выражалось в опротестовании и отмене вынесенного приговора. Как явствует из действовавшего в годы Сталина уголовно-процессуального кодекса, показания, добытые под пытками, не могли

иметь законной силы, а их использование в качестве доказательств считалось противоправным.

Однако тот факт, что обвиняемый подвергся истязаниям, ещё не значит, что он невиновен. Пытки нельзя считать доказательством чьей-либо невиновности, хотя часто (но ошибочно) они принимаются за таковые.

В действительности следует учитывать несколько вариантов развития событий:

• Человек мог быть виновен, подвергнуться пыткам и дать признательные показания;

• Человек мог быть виновен, подвергнуться пыткам и ни в чём не сознаться;

• Человек мог быть невиновен, подвергнуться пыткам и дать признательные показания (чтобы остановить истязания);

• Человек мог быть невиновен, подвергнуться пыткам и отказаться давать признательные показания;

• Человек мог быть невиновен, избежать истязаний, но дать признательные показания в совершении другого преступления (примеры таких случаев довольно нередко можно найти в реабилитационных материалах);

• Человек мог подвергнутся пыткам, но быть признан виновным на основе показаний других обвиняемых и имеющихся в деле улик; такие показания и такие улики часто встречаются при расследовании реальных дел.

Обычно установить факт применения пыток бывает крайне непросто. Одни только голословные уверения вряд ли стоит брать на веру, ибо есть немало причин, побуждающих людей отречься от своих прежних показаний. Заявления, что последние были, дескать, «выбиты», – самый простой способ задним числом дезавуировать когда-то сделанные признательные заявления, не утеряв своего достоинства. Доказать, что кто-то подвергся физическому насилию, можно не иначе, как с помощью других свидетельств, могущих подтвердить использование такого рода «методов», – например, при наличии чистосердечных признаний самих истязателей или показаний, полученных «из первых рук» от других очевидцев событий.

Но в отсутствие таких доказательств объективный исследователь не имеет права считать, что пытки действительно применялись. Увы, столь очевидной истине то и дело не придают должного внимания, – настолько велико воздействие на умы учёных и читателей воззрений, что истязаниям подверглись все без исключения узники «застенков НКВД», а те, кто их испытал, конечно же, ни в чём не повинны.

Мотивы применения пыток могли быть различными. Так, если следователь приходил к убеждению, что подследственный – опасный преступник или шпион, истязания становились средством для «вытягивания» из него сведений, знание которых помогало уберечь имущество, спасти жизни людей или раскрыть другие преступления.

Однако следователи, подчеркнём это ещё раз, зачастую прибегали к физическому насилию для того, чтобы заставить подозреваемых признаться в преступлениях, которые те не совершали, и тем самым заработать положительную характеристику у начальства. Пытки использовались и для того, чтобы выбить из арестованного показания против других лиц, а те тоже обрекались на муки и ради тех же целей. Так буквально из ничего можно было состряпать раскрытие огромного заговора.

М. П. Фриновский, заместитель наркома внутренних дел, в покаянном заявлении, полностью опубликованном лишь в 2006 году, отмечал, что некоторым из подчинённых Ежов отдавал распоряжения, чтобы те совершали именно такие подлоги и фальсификации [591] .

591

Заявление М. П. Фриновского опубликовано в: Лубянка. Сталин и НКВД – НКГБ – ГУКР «Смерш». 1939 – март 1946. – M.: МФД, 2006, док. № 33 на C. 33–50; протокол допроса Н. И. Ежова – в: Там же. Док. № 37 на C. 52–72.