Обольщение в красном
Шрифт:
– Ты права, – согласилась Дафна. – Это хорошая часть правила. И очень важная, – добавила она. – Однако это не означает, что мы не будем интересоваться делами друг друга или перестанем заботиться друг о друге, как сестры. Именно поэтому правило также включает уточнение о том, что если кто-то из нас собирается отсутствовать продолжительное время, он должен сообщить об этом остальным, чтобы они не волновались.
Нет, все-таки она не ругалась, несмотря на то, какие слова произносила. Да и голос у нее был достаточно мягким. В нем слышались забота, участие и симпатия, хотя и некоторый упрек, как
Одрианна сосредоточилась на ужине, не осмеливаясь взглянуть на Дафну. Кузина отличалась удивительной мудростью, которая совсем не свойственна женщинам, не достигшим еще и тридцати лет. Одрианна опасалась, что если она посмотрит в глаза Дафне, то от ее смелости не останется и следа.
Белая рука протянулась через стол и коснулась руки Одрианны.
– Ты была с мужчиной, Одрианна?
Одрианна была вынуждена оторваться от еды. Ее удивил не только вопрос, но и серьезный тон, которым он был задан. Дафна говорила так, словно для Одрианны было нормальным провести ночь с мужчиной.
Осознав это, она почувствовала, как ее лицо заливает краской.
– Дело не в том, что я бы хотела вмешиваться в твою жизнь или интересовалась бы твоей добродетелью – промолвила Дафна, сделав вид, что она не заметила, как сильно покраснела Одрианна. – По сути дела, меня интересует, с достаточным ли вниманием и уважением отнеслись к твоей добродетели. Но только…
– Только – что? – перебила ее Одрианна.
– Я знаю, что ты все еще переживаешь из-за разрыва с Роджером и еще не справилась с разочарованием, которое вызвал у тебя этот разрыв, – сказала Дафна ласково. – Если ты была с мужчиной, меня это не касается, равно как и причина, заставившая тебя сделать это. Но я надеюсь, что не досада заставила тебя совершить опрометчивый поступок. Ни счастье, ни удовольствие не достанутся тебе, если ты совершила что-то от обиды, испорченных отношений или просто в знак протеста.
– Прошу тебя поверить в то, что у меня нет ни с кем никаких отношений, – сказала Одрианна. – И я очень благодарна тебе за место в твоем доме, дорогая кузина. Более благодарна, чем ты думаешь, – горячо добавила она. – Да, два дня я отсутствовала по личным причинам, но к сердечным делам они не имеют никакого отношения. И я прошу тебя больше не задавать мне никаких вопросов.
Дафна опустила голову – спорить она не собиралась. Судя по виду, ее слова не оскорбили кузину. И все же Одрианна беспокоилась, что обидела ее. Обычно они придерживались похожих точек зрения, а этот разговор совсем не походил на их обычные беседы и скорее напоминал ссору.
Вообще-то Одрианна была бы не против того, чтобы все поведать Дафне, но этим вечером она не знала, как все объяснить, что сказать. Ей нужно было хорошенько отдохнуть, чтобы все обдумать, рассортировать в голове все события и сложности чудовищной поездки.
Встав, Одрианна стряхнула крошки с платья и обняла кузину, которая, как обычно, держалась весьма холодно.
– А сейчас я пойду спать, – сказала она. – Утром увидимся. Спасибо за заботу и извини, что тебе пришлось из-за меня беспокоиться.
Повернувшись, Дафна поцеловала Одрианну.
– Спокойной ночи, дорогая.
Но когда та подошла к двери,
– Ох, я совсем забыла, что должна сказать тебе еще кое-что, Одрианна. Пропал пистолет, который я хранила на верхней полке шкафа в библиотеке. Если найдешь его, сообщи мне, пожалуйста.
Себастьян поморщился, сунув руки в рукава синего фрака, который подал ему лакей. Его правая рука взбунтовалась в это мгновение.
Рано утром к нему приезжал хирург, чтобы наложить на рану мазь и свежую повязку. Он очень удивился, что рана не загноилась. Так что, похоже, единственным осложнением станет эта чертова скованность, которая охватила его конечность и продержится еще несколько дней.
Сунув руку в карман и убедившись, что часы показывают десять, Себастьян направился в покои Моргана.
Необходимости в таких ежеутренних визитах не было, однако он навещал брата каждый день. К тому же тот с нетерпением ждет их встреч. Порой они просто молчали, попивая кофе и просматривая почту и газеты. Порой обсуждали последние сплетни и решения правительства. Порой говорили о том, как остаться нормальными в тот день, когда слишком многое будет напоминать им о том, что слишком мало осталось вещей такими, какими они должны быть.
Доктор Фенвуд вышел в переднюю гостиную как раз в то мгновение, когда в нее вошел Себастьян. Вообще-то Фенвуд был не врачом в обычном понимании этого слова, а слугой, обладающим недюжинной силой и подобающей осмотрительностью. Сначала Морган стал называть его доктором в шутку, но потом это прозвище привилось, да так и осталось.
Так что теперь все именовали лакея доктором Фенвудом, а Морган мог делать вид, что человек, оказывающий ему неприятные интимные услуги, был профессиональным медиком. В этом доме многое было столь же притворным, так как все пытались помочь доброму человеку сохранить достоинство.
– Нынче утром здоровье маркиза в хорошем состоянии, – объявил Фенвуд. Титул Моргана слегка кружил ему голову, поэтому он выражал свое мнение с таким видом, будто понимал разницу между «хорошим» и «нехорошим» состоянием здоровья. – И милорд в отличном настроении, – прибавил он.
Именно это Себастьяну очень хотелось услышать. Брат часто предавался приступам меланхолии. Настоящий доктор предупреждал их, что такое поведение часто бывает свойственно инвалидам.
Себастьян вошел в комнату, служившую небольшой гостиной в просторных покоях хозяина. Брат не услышал, как открылась дверь, и продолжал читать письмо. Почты было немало. Общество по-прежнему посылало ему приглашения, зная, что они никогда не будут приняты. И Морган, третий маркиз Уиттонбери, читал каждое из писем, словно у него была возможность посетить несколько вечерних приемов.
Кресло Моргана было придвинуто к окну, чтобы он мог смотреть в него на город. Стол и темное одеяло прикрывали его неподвижные ноги, сделавшие его узником этих комнат с тех пор, как его привезли с войны, на которую он отправился по зову гордости и идеализма, правда, с опозданием и импульсивно.
То, что Морган так поздно оказался на войне, казалось Себастьяну горькой иронией. Невольно напрашивался вопрос: не приурочила ли судьба отступление французов в Полуостровной войне, чтобы погубить жизнь Моргана?