Обольщение. Гнев Диониса
Шрифт:
Сидоренко старался все время быть около меня, но Женя составила заговор с Липочкой – они не отпускали его ни на минуту.
Теперь и Липочка, и Женя так увлеклись игрой в горелки, что совершенно позабыли о нем. Сидоренко сидит на травке у моих ног. Он все еще в ужасно мрачном настроении и все время молчит.
А мне сегодня хочется, чтобы все были веселы, и его вытянутая физиономия портит этот пейзаж во вкусе Сальватора Розы – с костром и луной. Я окликаю его. Он поднимает голову.
– Скажите, пожалуйста, на кого вы дуетесь все время?
– На
– Ну, это грешно. Вы – на редкость удачливы. Дяди богатые у вас умирают, по службе получаете неожиданные повышения, пикник затеваете – погода как на заказ.
– А одиночество? – спрашивает он мрачно.
– Какое одиночество? Все вас любят, все у вас друзья и приятели.
– А если мне всего этого мало? Может быть, я хочу семьи, женской ласки? Эх, Татьяна Александровна, не судите со стороны.
– Да кто вам мешает обзавестись семьей? Смотрите, какой букет очаровательных девушек. Имейте смелость подойти… Может быть, я к вам пристрастна, но вы такой хороший человек, Виктор Петрович, что… я бы всякой девушке посоветовала полюбить вас, – последнюю фразу я произношу с оттенком грусти и с легким вздохом.
Сидоренко хватает мою руку и крепко целует.
– Марья Васильевна! – говорю я. – Прикажите Виктору Петровичу быть веселее.
– Да я весел, я безумно весел! – вскакивает он. – Марья Васильевна! Хотите я сейчас, в своем чине коллежского асессора, скачусь с пригорка?
– А не скатитесь, – говорит кокетливо докторша, – кителя пожалеете.
– Мне, Анна Петровна, в эту минуточку ничего не жаль! Гуляй, душа! Смотрите! – И он катится вниз.
Это сигнал. Молодежь бежит к другому пригорку покруче, там визг, крик. Мужчины летят вниз один за другим, барышни аплодируют и приготовляют венок для победителя в этом новом виде спорта.
Сидоренко, с фуражкой на затылке, карабкается обратно к нам, мы приветствуем его аплодисментами.
Вдруг он останавливается, глаза его смотрят поверх моей головы, и он удивленно восклицает:
– Откуда вы явились, Старк?
Я втягиваю голову в плечи, точно сзади на меня готов обрушиться удар. Я, верно, теряю сознание на несколько секунд, потому что, когда я начинаю понимать окружающее, Сидоренко представляет его Марье Васильевне и докторше.
Старк говорит о каком-то ореховом наплыве в Д., откуда ему пришлось возвратиться пешком, так как его лошадь захромала. Идя лесом, он увидел наш костер.
Спокойствие, нет, не спокойствие: во мне все сразу загорелось и задрожало, едва я услышала его голос, но какая-то сила является во мне. Я держу себя крепко в руках и говорю Старку несколько любезных фраз, вроде того, что мир тесен, и гора с горой не сходятся. И опять смотрят на меня эти бездонные глаза, смотрят пристально и как будто испытующе.
«А, – думаю я, – ты хочешь узнать, какое впечатление произвела на меня твоя шуточка с нотами, а вот и не узнаешь. Я ничего не заметила. Не заметила. Твоя издевка пропала даром».
Как
Старк очень веселый, очень воспитанный и остроумный человек, но он простой человек – это видно с первого взгляда. Молодежь и дети докторши сразу прилипли к нему.
Даже Катя говорит с ним очень ласково, в ее голосе слышатся те теплые нотки, которые у нее вырываются при разговорах со своими маленькими ученицами. Неужели ей может нравиться это неуловимое детское кокетство, которое так часто оживляет его слегка грустное лицо?
А это лицо грустно, когда оно серьезно. Какое изящество во всех его движениях! Он извинился за свой костюм, но этот туристический костюм и высокие кожаные гетры так идут к его стройной небольшой фигуре.
Вот я вижу его, растянувшегося у ног Кати, вижу его лицо, он улыбается и о чем-то разговаривает с ней. Меня охватывает такая страстная нежность! В эту минуту мне хотелось бы взять его на колени, как малого ребенка…
Не надо ли мне бежать? Сейчас. Кажется, сегодня есть пароход?
Нет, дайте мне в эту ночь насладиться счастьем видеть его. Ведь я никогда ничего подобного не испытывала. Мне кажется, что до сих пор я жила только в искусстве. Я завтра возьму себя в руки, я уеду, если нужно, но теперь я хочу любить и жить.
– Жизнь так хороша! Какая чудная ночь! – говорит Сидоренко.
– О да, да, жизнь хороша! – восклицаю я громко. Он хватает мою руку, несколько раз целует и говорит:
– Какое у вас сейчас славное, веселое лицо!
А «те» глаза быстро взглядывают в нашу сторону и так же быстро опускаются. Не принимает ли он нас за влюбленных? Хорошего же он обо мне мнения, ведь Сидоренко, наверное, изложил ему всю мою биографию.
А что если бы я была действительно такой женщиной? Женщиной, не задумывающейся над долгом и совестью, живущей только инстинктами. О, как я завидую вам, женщины без чувства долга и совести! Я восхищаюсь вами, счастливицы, как трус – героями!
Опасность издали страшнее. Смотри, смотри, хорошенький бесенок, ничего не заметишь! Я удивляюсь моему наружному спокойствию. На душевное мое состояние я махнула рукой. Я знаю, что он никогда ничего не узнает, что я никогда не изменю Илье, но против моего чувства я не могу… Я устала бороться.
– Крышка! – чуть не вслух сказала я себе, когда по дороге, белой от лунного света, удалялась его стройная, легкая фигура.
Что, он колдун, что ли? Он и нас всех заколдовал: Марью Васильевну, Женю, прислугу, даже Катю! Суровую, угрюмую Катю!
Катя, Катя! Ведь ты ему прощаешь изысканность его одежды, его цветок в петлице, его перчатки и духи. Другому ты бы этого не простила.
Когда он ушел после визита к нам и доктор прошелся насчет аккуратности его пробора, ты вдруг объявила: