Обольститель
Шрифт:
— Это говорит о том, что отныне принц станет чаще появляться на людях.
— Папа уже взял в руки нож, которым он перережет детские помочи. Однако пока они еще целы.
— Мне жаль Его Высочество. Он такой добрый, право, Ричард.
— Тем хуже для него! Добрые много страдают. Судьба бывает несправедлива. Страдать должны злые.
Он печально посмотрел на жену; она поняла его. Однако тут же радостно улыбнулась. Она не хотела показывать ему, что часто думала о том, где он находится, когда его нет дома. Что ее повергали в дрожь счета, приходившие на улицу Великой Королевы. Она не упрекала его за карточные долги, поглощавшие
— Любовь моя,— сказал он,— это принесет нам наличные. Ты знаешь, какое подспорье такие спектакли. Все захотят увидеть «Зимнюю сказку», потому что ее посмотрела королевская семья. Господи, как нам нужны деньги.
Она знала это. Она занималась счетами «Друри-Лейн»; она также знала, что они могли жить весьма комфортно — даже роскошно — если бы ее муж воздерживался от экстравагантных выходок. Их проблемы были разрешимы. Она сама могла зарабатывать деньги. Голос Элизабет был ее богатством; до замужества он начал приносить ей состояние. Ей предлагали тысячу двести гиней за двенадцать выступлений в «Пантеоне», но гордость Шеридана не позволила ей согласиться.
Это находилось за пределами понимания Элизабет. Она считала, что делать долги, которые не можешь погасить, гораздо более постыдно, нежели позволить своей жене петь за деньги. Но у Ричарда была своя гордость. Она относилась к числу семи смертных грехов. Гордость требовала общения на равных с богатыми людьми, участия в карточных играх и прочих забавах. Его приятели обладали состояниями, а он зарабатывал на жизнь своим трудом.
Она не могла понять Шеридана; она могла только любить его. Она не напоминала ему о том, что дела в театре идут хорошо, что его самого ждет блестящее будущее. Она была бы счастлива жить так, как они жили в восхитительные дни их медового месяца, проведенного в крохотном домике в Ист-Бернхэме. Но Ричард, конечно, стремился к другому. Ему была необходима веселая лондонская жизнь — театральный мир, литературный мир, общение с остроумными людьми, блестящими мужчинами и женщинами, разжигавшими огонь его таланта.
— Этот спектакль должен пройти идеально,— сказал он. Она удивилась тому, как легко ему удается забыть о финансовых проблемах, когда речь заходит о театральной постановке.
— Мы должны немедленно начать репетировать. Нам необходимо добиться совершенства, Элизабет.
— Миссис Робинсон будет играть?
Он не посмел посмотреть ей в глаза. Что ей известно о его отношениях с этой прекрасной актрисой? Внезапно он рассердился. Он — гений, разве нет? Она не может мерить его обычными мерками. Ей следует помнить о том, что сколько бы он ни гулял, он всегда в конце концов возвращается к ней. Он будет любить ее всегда; он знал, что на всем свете нет подобной ей женщины. Разве этого не достаточно? Мэри Робинсон прекрасна... ее красота отличается от красоты Элизабет. Красота Элизабет была неземной. Недаром о ней говорили, что она «прекрасна, как ангел». Но гений должен познавать мир. Он не может проводить всю свою жизнь среди ангелов.
— Конечно,— раздраженно произнес он.— Конечно. Конечно. Она — наша главная приманка.
— Разумеется,— спокойно сказала Элизабет.— Я просто подумала — хватит ли у нее опыта?
— Опыта? Она играет в театре уже более трех лет. Ее Джульетта имела мгновенный успех.
— Понятно. Значит, она будет играть Утрату.
— Да, Утрату.
Он посмотрел на
— Я не могу терять время. Я должен сказать им об этой великой чести. Нам следует немедленно начать подготовку.
Он смущенно встал. Она думает о том, продолжается ли его роман с актрисой? Знает ли она вообще о нем?
В этом заключалась проблема с добрыми женщинами. Никогда нельзя знать, что именно им известно, потому что любые несчастья, бедствия, предательства других людей они принимают терпеливо и невозмутимо. Такая реакция избавляла от многих жизненных сложностей, но иногда выводила из душевного равновесия.
Он крепко обнял ее; она тотчас ответила на его объятия. Она поклялась любить мужа и выполняла свою клятву.
— Я пришел домой, чтобы прежде всего сообщить новость моей Элизабет,— сказал он.
Выйдя из дома, он потребовал подать ему карету и только тогда забыл о своих проблемах. Внезапно он вспомнил, в какую сумму она обошлась ему. Большая часть мебели еще не была оплачена. Общение с женой напоминало ему о его грехах.
Теперь он встретится с Мэри Робинсон. О» представил себе, как он сообщит ей новость.
Расставшись с мужем, Элизабет вернулась к клавесину. Однако она не стала петь, а подумала о своем романтическом похищении, о недолгом счастье тех дней, когда она верила в то, что, поженившись, они с Ричардом обретут нескончаемое счастье. Во всяком случае, утешила себя она, я никогда не смогу быть счастлива без него.
Однако до его появления в ее жизни она безмятежно жила в доме отца, где все было подчинено музыке. С утра до вечера звуки музыки заполняли дом. Бат был весьма красивым городом. Теперь, когда она жила в Лондоне, он часто снился ей. Но Ричард должен находиться в Лондоне. Здесь располагался его театр и бурлило веселье; тут были игорные дома и клубы, к которым его тянуло; в столице жили блестящие мужчины вроде Чарльза Джеймса Фокса, чьим обществом наслаждался Ричард.
Но прежние дни были славными. Она улыбнулась, вспомнив, как пела со своей сестрой Мэри; брата Томаса, игравшего на скрипке в детской, считали гением.
Как гордился ее отец своими талантливыми детьми — особенно ею! Он называл ее «певчей птичкой». Она хорошо помнила тот день, когда он сказал ей: «Элизабет, я считаю, что на свете нет лучше голоса, чем твой». Как счастлива она была тогда! Она стала знаменитой — или почти знаменитой,— спев ораторию перед королем. Тогда все говорили о ее таланте. Сестра Мэри, сама обладавшая красивым голосом, сказала, что он — лишь слабое эхо голоса Элизабет.
Те дни, когда они все жили в большом доме в Бате и отец преподавал пение, были счастливыми. Затем однажды к ним пришла миссис Шеридан, жена преподавателя ораторского искусства, чтобы взять уроки пения; семьи подружились, и Ричард стал постоянным гостем в доме учителя пения.
Элизабет часто подумывала об уходе в монастырь. Когда ее начал преследовать отвратительный майор Мэттьюз, от которого девушке не удавалось избавиться, ей еще сильнее захотелось уйти от мирской жизни. Она обладала красотой, почти равной ее музыкальному дарованию, и знала, что мужчины будут добиваться ее. На Элизабет обращали внимание мужчины, занимавшие высокое положение в обществе. Хорас Уолпол написал в одном из своих писем, которые, похоже, читали многие, что король не мог отвести от нее взгляд, когда она пела ораторию, и строил ей глазки, насколько это было прилично в столь священном месте.