Оборот первый
Шрифт:
Отныне я, только услышав об очередном выступлении, рвался туда с энтузиазмом красноармейца, увидевшего перед собой фашистский танк. А оказавшись на сцене, начинал пороть такую чушь, что многие зрители даже просыпались и переспрашивали у соседей, что это сейчас было.
После того, как я, в образе Гамлета, держа в руке бутафорский череп, задумчиво изрёк: «Признаюсь, братцы, вам, я дедушку любил…», а мой кореш Миша, игравший Горацио, на чистом автоматизме ответил: «Так он же бил тебя!» — путь на сцену для меня закрылся навсегда. Мне даже показалось, что услышал, как где-то далеко хлопнули двери МХАТа и Большого театра. Впрочем, это,
В общем, не думал я, что после всех этих титанических усилий судьба вновь превратит меня в клоуна. Да плясать придётся не перед тремя калеками из провинциальной школы, а перед многотысячной толпой.
Стоило мне подняться на ноги после падения, как я увидел далеко вверху свою обескураженную рожу на голографических экранах. При этом никакого подобия камеры рядом не было. Как они это делают, а? То ли камера где-то далеко, и оптика у неё просто сказочная, то ли, может, тут какие-нибудь нанокамеры летают. Я на всякий случай помахал рукой перед лицом, будто отгоняя муху, но изображение не дрогнуло и чётко передало моё движение.
— А вот и первый кандидат! — Конферансье орал, указывая в мою сторону. — Прошу! Прошу, испытайте удачу, юноша!
Я обернулся. Чухнув, что кандидат вывалился вот прям отсюда, заинтересованные граждане навалились на ограждение, чтоб посмотреть, такой гурьбой, что агент застрял. Я видел его хмурую рожу со сбитыми набок очками. Н-да уж, удачу испытать действительно придётся…
Пока агенты не спохватились и не объявили по громкой связи, что на стадионе зафиксирован ещё один преступник вселенского масштаба Костя, дважды пересёкший двойную сплошную (сперва туда, потом — обратно), я побежал к столбу, рядом с которым извивался конферансье. Зрители приветствовали меня одобрительными возгласами. Девчонки-танцовщицы с энтузиазмом хлопали в ладоши.
— Представьтесь, пожалуйста! — заорал конферансье и сунул мне под нос микрофон.
— Костя! — выдохнул я. — Константин! C-U45256/К. Гарем. Одиннадцать жён… Очень хочу романтическое свидание!
Конферансье, видимо, подметив у меня в глазах какой-то нездоровый блеск, попятился.
— Хор-р-рошо, — произнёс он в микрофон озадаченным тоном. — Прошу вас, Костя… Правила очень простые…
Он вдруг дёрнул головой и наклонил её, будто прислушиваясь. Я, наученный общением с принцессой, смекнул, что в ухе у него микронаушник, откуда сейчас текут инструкции. Я огляделся. Со всех сторон к столбу бежали. Трое агентов, да штук десять местных стражей порядка. Охренеть… Вляпался так вляпался. И Шарлю не позвонить. Браслет он мне, ворча, разблокировал утром, перед выходом, но тут глушилка эта… И Диану так и не нашёл. А маразм заключается в том, что сейчас агенты меня схватят и начнут выпытывать, где Диана, потому что сам по себе я им — нафиг не сплющился.
Выход оставался только один — играть. Играть до конца. Играть, как в последний раз. И я запрыгнул на столб.
В детстве на физкультуре мне очень нравилось лазать по канату. Нам полагалось доползти до какой-то отметки и спуститься, чтобы получить оценку. Я, помню, забрался под самый потолок, несмотря на истерические вопли физрука, который мысленно уже видел небо в клеточку.
Оказавшись на вершине, я посмотрел вниз и понял очень важную вещь: хрен меня кто отсюда сковырнёт, пока я не захочу. Карабкаться следом — себе дороже. А лестницу тащить… Что-то сомневаюсь, что в школе найдётся
Спуститься, конечно, пришлось. Никто не может оставаться на вершине вечно, даже Элвис и «Битлз» однажды потеряли лидирующие позиции в чартах. Вот и мой звёздный час закончился, когда руки начали неметь. Пришлось спускаться. Получать пинка от физрука, потом — подзатыльник от отца и поджопник от матери. И всё же… Всё же, когда я был на вершине — я был неуязвим.
Понимание того, что я уже давно не школьник, догнало меня где-то на трети столба. Вдруг оказалось, что столб — это не канат, что ладони вспотели, что мышцы трясутся от непривычного напряжения. И что я сейчас запросто могу нае… хм… упасть. А внизу матов нет. Когда я упаду, маты, конечно, будут — мои. Это если упаду прямо сейчас. А если ещё немного поусердствую и упаду потом, то матов не будет вообще.
— Сука, — негромко вымолвил я и чуть в самом деле не сорвался вниз. Потому что моё негромкое слово прогремело на весь стадион, да ещё и с «пиком» в середине.
Я повернул голову и увидел на экране своё лицо с неприлично выпученными глазами.
— На мели мы налима лениво ловили, — нерешительно сказал я, и эта белиберда тоже разнеслась над всем стадионом. Ну точно — нанокамеры и наномикрофончики.
— Как ваше состояние, Константин? — проорал в микрофон конферансье. — Не лучше ли будет спуститься? Не каждый сможет одолеть столь громадную высоту.
Я посмотрел вниз. Страха высоты у меня, хвала Кришне, не было. Но вот страх агентов и сотрудников службы безопасности, которые стояли внизу и, задрав головы, смотрели на мою задницу, был. Не то чтоб прям панический, но устойчивый.
— Нет, — сказал я. — Я должен совершить этот подвиг во имя любви!
— Любви? — переспросил конферансье. — Позвольте, вы хотите сказать, что влюблены в одну из этих прекрасных танцовщиц?
Я, стараясь дышать спокойно, продолжил карабкаться. Главное — вверх не смотреть. А то можно духом упасть от того, сколько ещё осталось. А так — миллиметрик за миллиметриком, сантиметрик за сантиметриком…
— Да, всё так, — сказал я и уже даже не вздрогнул от громового дубля своего голоса. — В далёком детстве мы клялись друг другу в любви, в королевстве, где край Земли… Но нас разлучили. Её продали в танцовщицы, а меня сослали в Бобруйск. Мне пришлось изучить кунг-фу, чтобы бежать из ссылки, и вот я здесь…
Говоря, я продолжал карабкаться. Удивительно: когда чушь несёшь, даже как будто легче становится. Может, у меня вообще все процессы жизнедеятельности как-то на трепотню завязаны? Ну а что? Может, у меня суперспособность такая. Может, меня радиоактивный попугай укусил.
Сначала мне показалось, что я ослышался. Но нет, правда — зрительская масса начала издавать какое-то сочувственно-восхищённое гудение. Ну надо же, как, оказывается, легко толпу завести. По-моему, даже битве женихов с голографическими монстрами никто так не сочувствовал. Опять я всё одеяло на себя перетянул, эх, судьба моя… Неоднозначная.
— Какая… какая трогательная история, — нашёлся конферансье, который, похоже, тоже немного нервничал из-за обилия стоящих вокруг сотрудников правопорядка, но мужественно продолжал выполнять свой долг. — Наверное, эта девушка сейчас очень за вас болеет.