Оборотень. Новая жизнь
Шрифт:
На самом же деле человеком, который в последние годы был ближе всех к тому, чтобы прикончить Ариндона, был Бриггс. Полицейские частенько практиковали визиты к Ариндону в камеру, чтобы дать ему понять, что они думают о мужьях, обращающихся со своими женами подобным образом, и делали это, по выражению Бриггса, «единственным понятным этой публике языком» – азбукой Морзе, выбиваемой кулаками по физиономии.
Исчезновение Ариндона было связано с убийствами только тем, что во всех случаях соседи слышали ночью звук отъезжающего автомобиля. Связь эта казалась довольно
Бриггс был тогда с этим не согласен. Он считал, что Ариндон перешел дорогу не тем людям и просто сбежал в другой город.
– Что, голый? – недоверчиво спросил Балби.
– Наверное, у него где-то была припрятана одежда.
– Он сделал это, чтобы напустить туману и заставить полицию его разыскивать? Если бы Ариндон действительно хотел исчезнуть, он сказал бы жене, что уходит от нее, и смылся бы.
На эти доводы Бриггсу нечего было возразить.
– Профессор Кроу, вы согласны, что это какая-то чертовщина? – спросил Балби.
– Да, – ответил Кроу. – Если вас удовлетворит такое объяснение.
Балби кивнул.
– Есть какие-то соображения по поводу того, что означают эти странные отметины?
– Нет, – честно признался Кроу.
Бриггс закатил глаза, как бы говоря: «Толку от этого профессора никакого».
Балби пару секунд переваривал это его «нет», как будто пытался распробовать на вкус какую-то необычную еду.
– Но прежде вы видели что-то похожее?
– Да.
Наступила еще одна пауза.
– Ну, что же вы? Продолжайте, – прервал молчание Бриггс. – Поведайте нам свой секрет.
Кроу почувствовал его неприязнь и остался доволен этим. Именно на таком уровне он и предпочитал иметь дело со смертными, чтобы потом, провожая их до могилы, не особенно сожалеть об их уходе.
– Некоторые африканцы наносят на тело порезы камнем или стеклом, а потом втирают в ранки состав из определенных растений, препятствующий нормальному заживлению. От этого на коже появляются бугры, из которых складываются порой весьма занятные рисунки, можете мне поверить.
– Похожи ли эти узоры на те, что были на теле нашей жертвы? – поинтересовался Балби.
– Я этого не заметил. К тому же я бы сказал, что в Африке рисунки наносят более умело, чем те, что мы видим на фотографиях. Узоры туземцев бывают очень красивыми.
– Дикари! – фыркнул Бриггс, качая головой.
– Ну, тут есть одна интересная деталь, – заметил Кроу. – В тамошнем племени дикарем сочли бы именно вас, потому что у вас нет таких порезов. По понятиям африканцев, это отличительная черта, выделяющая человека из мира зверей.
– А в тех племенах принято калечить людей?
– Они точно не срезают им лица, если вы к этому клоните.
– Тогда что же все-таки означают эти отметины? – не унимался Бриггс.
– Боюсь, офицер, этот вопрос и меня ставит в тупик. Все, что я скажу, будет лишь догадкой.
– Так поделитесь с нами, – сказал Бриггс.
– Давайте повременим, – вмешался Балби. – Не будем затуманивать сознание домыслами. Помимо практики, используемой
– Остальное выходит за пределы моей компетенции, офицер. Как обыватель и дилетант, я назвал бы это безумием. Просто и коротко.
– Какой-то странный безумец, – возразил Балби. – Он вытаскивает человека среди ночи из постели, да еще и не потревожив при этом его жену, которая в это время сидит на первом этаже…
– Только Ариндон, мистер Андервуд и Доусон пропали ночью, сэр, – заметил Бриггс. – Ярдли и Фалк просто ушли и не вернулись. Точнее, вернулись, но уже по частям.
Кроу надоело слушать споры полицейских. Он закрыл глаза и погрузился в убаюкивающие ритмы, отбиваемые колесами поезда.
Профессор до сих пор помнил удивление, которое испытал, впервые увидев паровоз, и у него перед глазами пронеслось его первое путешествие по железной дороге. Кроу часто задавался вопросом, чем все это закончится, эта бесконечная череда технических чудес, которая началась, как ему казалось, с падения Константинополя. Тогда, нужно признаться, эффективность новой турецкой пушки просто поразила его.
Хотя Кроу многое позабыл, это его память сохранила – переполненный людьми, осажденный Адрианополь, бескрайние степи, дервиши, кружащиеся в танце смерти, точно берсеркеры из его юности. Знай Кроу, чем это все закончится, он бы просто сдался туркам, которые в таких ситуациях умели быть милосердными.
В те времена Кроу – хоть тогда он и не носил этого имени – еще не знал истинной природы своего проклятия. Насколько ему запомнилось, он уже четырежды принимал образ волка; он жил дольше любого из людей, но еще никогда не сталкивался со смертью лицом к лицу. Вернувшись в конце концов в город, Кроу узнал, что о нем написали поэму. И пока за окном вагона проплывали деревенские пейзажи Центральной Англии, он прочел ее про себя:
В свете кровавой луны пузырилась водаНа каменных ступенях трех утесов, вздымавшихся из моря.Он стоял перед Вратами,Несокрушимый в своем одиночестве.Его изогнутые клыкиПризрачно поблескивали.«Полдень из ночи, вся жизнь – сплошное сияние!» –Прокричал он и ринулся на орды врага.«Все-таки византийские христиане были неважными поэтами», – подумал профессор. Там было еще что-то о его возвращении, о юных девственницах, о черных кораблях, затянутых в огромную воронку, и о мирте, вырванном с корнем из дна морского.
Когда Кроу вернулся на службу к турецкому султану и увидел, как пострадал город, он поклялся, что больше никогда в жизни не совершит ничего такого, что могло бы закончиться написанием аналогичной эпической поэмы. Он пришел к выводу, что об историях со счастливым концом ничего подобного не напишут.