Оборотень. Новая жизнь
Шрифт:
– У меня есть коллекция маршей – могу одолжить, – предложил Хауссман.
– Вы очень добры, – ответил Макс, только в самый последний момент смягчив сарказм в своей интонации.
– Ну, пластинки мы купим, – сказала Герти и добавила, обращаясь к мужу: – Посмотри-ка.
Она отвела Макса в кухонную зону. Там стояла очень симпатичная мойка. С двумя кранами.
– Здесь можно будет принимать горячую ванну! – прошептала Герти.
Она нервничала. Состояние узников действовало на нее угнетающе, но она так долго жила в пропахшей плесенью хибарке, что такая роскошь буквально одурманивала ее, отравляла ей мозг. Герти все еще продолжала притворяться,
– С шести до восьми по понедельникам, средам и пятницам, – уточнил Хауссман. – У нас тут есть центральная котельная и неограниченное количество дров, но все-таки сейчас идет война…
– Как приятно видеть тебя счастливой, Герти!
По выражению ее лица Макс понял, что сейчас она думает о том, что они наблюдали в главном зале. Тем не менее она улыбнулась.
– Мне никогда не нравился Зальцгиттер, Макс.
– Знаю.
Он едва ли не физически ощущал, как недовольство и досада покидают его жену, словно об этом напевал шорох ее шагов по бетонному полу. Точно так же, как Герти была чувствительна к эмоциям окружающих, ее собственные чувства, казалось, способны были окрашивать воздух вокруг нее в разные цвета. Если она печалилась, Макс в принципе не мог быть счастлив; если же она была счастлива, он не мог грустить.
– Однако мой умница-муж увез меня оттуда. Молодчина, Макс!
Может быть, она храбрится специально для него? «Вполне вероятно», – подумал Макс. Возвращение в Зальцгиттер стало бы для Герти ужасным разочарованием. Тем не менее у него все еще оставались сомнения насчет того, как его молодая жена – не говоря уже о нем самом – сможет переносить близость этих похожих на зомби заключенных.
– Теперь лаборатория, – напомнил Хауссман.
– Да.
В действительности Макс мог бы сослаться на необходимость отдохнуть или, по крайней мере, выпить чашечку кофе, но у него было ощущение, что сразу же уделить внимание ожидающей его работе будет очень по-эсэсовски, и поэтому он не стал возражать.
Они снова пошли по спиральной лестнице, пока не оказались в коридоре в самом низу.
– А теперь, – с улыбкой произнес Хауссман, – давайте-ка пристрелим для вас одного из этих долбаных свидетелей Иеговы. – Его манера держаться резко изменилась, как будто демонстрируемая до этого обходительность была для него словно вызывающая зуд рубашка, которую профессору не терпелось поскорее сбросить.
– Что? – растерянно переспросил Макс; его прошибло холодным п'oтом. – Но ведь это незаконно, разве нет?
Хауссман небрежно махнул рукой:
– Застрелен при попытке к бегству, обычное дело. К тому же свидетелей не будет, кроме других свидетелей Иеговы, – простите за каламбур, я в этом не очень хорош. Пойдемте же.
– Но разве, если вы будете убивать рабочих, это не задержит строительные работы? – пролепетал Макс, плетясь следом за Хауссманом.
Макс чувствовал себя беспомощным: как будто он катится с горы и ничего не может с этим поделать.
– Там, откуда они к нам поступили, свидетелей Иеговы еще полным-полно; к тому же это заставит остальных заключенных пошевеливаться.
– Мне показалось, вы сказали, что их трудно натаскивать.
– Это касалось уборщиков в моем кабинете, а не разнорабочих. Не волнуйтесь, ни в кого из тех, кто еще может пригодиться, я стрелять не стану. – Сказано это было тоном человека, убеждающего свою сверхосмотрительную
– Я… у меня… Я недавно подхватил ушную инфекцию, – запинаясь, начал выдумывать Макс. – И поэтому предпочел бы не нагружать свой слух громкими звуками.
– Так ведь пистолет-то можно использовать по-разному! – радостно возразил ему Хауссман. – Например в качестве дубинки, и очень эффективной. А теперь позвольте-ка… – Он открыл двери в главный зал. – Хайль Гитлер!
Профессор выкрикнул нацистское приветствие так энергично, будто перед этим воткнул пальцы в электрическую розетку. Дверь он открыл как раз в тот момент, когда с другой ее стороны стоял какой-то высокий тип в светло-серой форме. Макс плохо разбирался в званиях войск СС, но и он понял, что тем, кто убирает сортиры, такую униформу носить не положено. Четыре серебряных кубика и полоска на левой петлице говорили о том, что перед ними оберштурмбанфюрер – звание, соответствующее подполковнику или оберст-лейтенанту в регулярной армии, насколько мог судить Макс, опираясь на свои чахлые познания в этом вопросе. А череп на правой петлице подтверждал его догадки: перед ним был убийца.
Но несмотря на это Макс с трудом сдержал усмешку. Потому что мужчина этот казался воплощением холодного эсэсовского стиля, иллюстрацией к сборнику методических наставлений этой организации. Под эполетом у него была пара белых перчаток, под мышкой красовалась щегольская трость; он смотрел на двух докторов, как на что-то прилипшее к подошве его туфли. В менее официальной обстановке Макс мог бы поспорить с Арно, что у этого персонажа где-то припрятан монокль. «Если у него обнаружится монокль, Арно, – сказал бы он своему другу, – ты будешь должен мне пару кружек в нашей пивной».
«Хорошо, – ответил бы на это Арно. – А что ты поставишь взамен? Предлагаю твой мундштук, и целый вечер будешь меня угощать».
«Идет. Но если он при этом еще и летает на красном триплане, ты будешь поить меня пивом по гроб жизни».
Эти мнимые шутки, отголоски нормальной жизни, до которой было уже не так просто дотянуться, вихрем пролетели в голове у Макса.
– Профессор Хауссман, – сказал офицер. – А вы, должно быть, доктор Фоллер.
Макс внимательнее присмотрелся к нему. Господи, да на его восковом лице шрамы от удара саблей! Самый большой из них тянулся через всю щеку до самого подбородка. Можно было не сомневаться, что эти отметины офицер получил еще в молодости, во время дуэлей, пьянства и еврейских погромов. Макс снова чуть не рассмеялся. Этот офицер казался ему пародией на старшего функционера СС, как будто человек проснулся утром и подумал: «Что бы такого отмочить? Наряжусь-ка я так, чтобы попугать народ своим грозным видом».
Хауссман его не представил, а сам эсэсовец назвать свое имя не удосужился.
– Я читал вашу работу, Фоллер.
– И что вы о ней думаете, группенфюрер? – Не зная точно его звания, Макс решил, что, если ошибаться с чинами, то в сторону повышения, и взял с запасом.
– Прошу вас, не нужно преувеличивать. Называйте меня оберштурмбанфюрером. – Попытка польстить, похоже, разозлила эсэсовца; впрочем, Максу показалось, что разозлить его в этой жизни могло многое. Между тем офицер продолжал: – Итак, «Гипотеза о появлении сверхъестественных способностей, вызванных травмой головного мозга». И в приложении – экспериментальная модель, в которой должны быть задействованы приматы, – это ведь ваша работа, я не ошибся?