Оборотень
Шрифт:
— А ты докажи!.. Докажи! — выпалил Артур и осекся, наткнувшись на ледяной взгляд.
— Нет. Ничего доказывать тебе я не буду. Когда приходит смерть, она ничего не доказывает, Артур. Собирайся.
«Говорит, как робот какой-то… — подумал Конокрадов, чувствуя, как покрывается холодным потом. — Может, не один пришел?..»
— Куда это? — презрительно хмыкнул хозяин, но получилось нечто вроде всхлипа.
— На свидание. Разве ты приглашение не получил?
«А может, он шизанутый?! — метнулась лихорадочная мысль. — Ну конечно! Сбежал из психушки… И глаза… глаза психа, отмороженного!..
— Подумай лучше о душе, Артур, — словно угадал его мысли бесстрастный мститель. — Хотя у тебя ее нет, так что не тяни понапрасну время.
Конокрадов привстал, сгруппировался, схватил табуретку, поднял ее над головой, намереваясь обрушить на незваного гостя, но в ту же секунду мощный короткий удар выброшенного кулака повалил хозяина квартиры на пол.
— Прими смерть, Артур, — все так же спокойно сказал молодой человек, не вставая с места. — Я слишком долго готовился к встрече с тобой, чтобы чего-нибудь не предусмотреть и дать тебе возможность уйти. Встань.
Конокрадов встал на карачки, с трудом хлебнул воздуха.
— Меня не было с ними, я не трогал ее! — простонал он сквозь слезы и сопли.
— Ты был там. Хватит болтать. Надоело.
— Погоди!.. Выслушай. Зачем тебе убивать меня? Что моя смерть может прибавить к твоей жизни? У меня есть деньги, много денег, я отдам тебе все. И впредь буду работать на тебя, слышишь? Подумай, ты поставишь своей девчонке памятник, ты поможешь ее родителям!..
— Та, которую ты называешь девчонкой, была моей женой. Она была на втором месяце. Сейчас нашему ребенку было бы четыре с половиной года.
— Моя невеста… она тоже… — пробормотал Артур.
— Предлагаешь отплатить тебе той же монетой? — усмехнулся незнакомец. — Я не насилую беременных. Если хочешь, можешь написать покаянную записку. Я сохраню ее как память о тебе.
Каким-то чутьем Конокрадов уловил, что этот бесстрастный, жестокий, обозленный человек не отступится, не пощадит.
— Можешь повеситься сам. Я с интересом посмотрю. Ну?.. Один из вас предпочел выпрыгнуть в окно. Я позволил ему сделать это, но только потому, что он жил на двенадцатом этаже. Ты живешь на третьем, Артур, и тебе такого шанса я не предоставлю.
Конокрадов понял, что терять нечего, взревел и кинулся на своего потенциального палача головой вперед, метя ему в лицо. Но и на сей раз неуловимым движением он был повержен, больно стукнулся затылком о кафельный пол и уже не вставал.
Незнакомец засучил рукава хозяйского свитера. Мститель знал, что Конокрадов промышлял морфином и сам баловался наркотой. Впрочем, ему было досконально известно не только это, но и многое другое о привычках, круге общения, образе жизни Артура. Наполнив шприц зельем, он ввел в вену Конокрадова дозу — не смертельную, но такую, чтобы усыпить жертву на сутки как минимум. Потом включил все четыре конфорки, духовку и закрепил рядом с головой лежащего толстую парафиновую свечу.
— Упокой, Господи, душу ее! — прошептал
В Бога он не веровал, и когда обращался к Нему, думал не о Боге — а о Кате, о том, что, быть может, ей хорошо на том, неведомом свете.
В День поминовения усопших он ставил свечку в кладбищенской часовенке — по ней, по рабе Божьей Катерине. Год назад на кладбище молодой вдовец повстречал ее отца, но тот не узнал зятя. Если бы даже узнал — не подошел бы, ибо не простил. До сих пор в ушах стоял его крик: «А где ты был?! Где был, когда ее увозили?!. Почему допустил такое, ты?!. Как жить теперь будешь?!. Это не она — ты умер! Для меня, для нее, для памяти — умер! Убирайся и не попадайся больше на глаза: ненавижу!»
Спустя год рядом с Катей легла ее мать. Ссутулившийся, седой, высохший от горя старик в свои сорок пять лет сидел на скамейке между могилами и что-то бормотал.
Быть может, он тоже просил у Господа отмщения?
В целом свете нашлось бы немало людей, которые помнили Катю, и немало свечей сгорало в церквах за упокой ее безвинной души. Но не все слова долетали до слуха Господня.
Был в далекой и заграничной теперь Украине, в мужском монастыре Киево-Печерской лавры молодой инок. В миру этот юноша натерпелся такого — иному хватило бы до самой старости. И вот он-то молился особо истово и неустанно, денно и нощно просил у Бога покоя для Катиной души и прощения себе.
3
Во дворе толпились испуганные жильцы и прохожие, тучный участковый призывал не создавать паники, хотя паники, в общем-то, особой не было, а было извечное людское любопытство.
Грубо растолкав оказавшихся на пути, оперуполномоченный Рыбаков ворвался в подъезд и рывком поднялся на третий этаж, где случился взрыв. Затем он отстранил домоуправа и нескольких добровольных помощников из числа жильцов посмелее, пытавшихся взломать чудом уцелевшую дверь, и выбил ее вместе с замком и петлями.
В лицо ударил приторный запах газа. Прихожую заволокло дымом, рухнула старая гипсовая стенка, под ногами хрустели стекла, проем перекрыли обломки мебели, холодильник. Пламя уже перебросилось в комнату, и подойти к вентилю было невозможно. Звон стекла оповестил о том, что прибыли пожарные. Тут же все зашипело, завоняло с нестерпимой резкостью. Нечего было и думать проникнуть в квартиру до того, как пожарные управятся, и Рыбаков выскочил на лестничную клетку.
— Есть кто?! — донесся крик участкового сквозь лязг, грохот, звон, голоса, плач соседей, эвакуированных на этаж ниже. Ответа не последовало.
Рыбаков только рукой махнул и сел на ступеньку, прикрыв рот платком. Работать предстояло вместе со стариком Акинфиевым, которого его юный коллега недолюбливал за дотошность и медлительность. Молодому оперу нужно было стремглав бросаться в бушующее пламя, становиться на четвереньки и брать след, пока не привезли розыскную собаку, хватать всех подряд, кто оказывался в теоретически досягаемом пространстве вокруг места преступления — и только так! Потому что криминал, если таковой имеется, чаще всего удается распознать именно по горячим следам.