Шрифт:
Свет мелькнул и погас. Чьи- то осторожные шаги прошаркали невдалеке и исчезли в проулке. Ветер шелестел в соломе крыш, пригибал ветви кустарников, и время от времени скрипел какой-нибудь не прикрытой дверью. За околицей завыла собака. Её вой, уносясь вдаль, потонул в ночи, а в след ему прилетел цокот копыт. Одинокий конь бежал не спеша, с легкостью неся на своей спине седока, будто бы тот совсем не имел веса.
Граф Оболенский спал, уткнувшись лицом в гриву и обхватив руками шею своего скакуна. Молодецкий храп врезался в ночь с настойчивостью первого автомобиля, но, тем не менее, никого не тревожа и ни кому не мешая спать. Конь, не понукаемый наездником, бежал лёгкой рысью, неся своего хозяина к родовому гнезду. Вой, раздавшийся неподалёку, врезался в уши и спиралью унёсся ввысь. Внезапно задрожавший гнедой дёрнул в сторону и по замысловатому кругу,
Едва вылетевшее "тпру" замерло на губах, когда ошалевший от бешеной скачки граф взглянул в сторону. Два красных, словно раскаленные угли, глаза мелькали неподалёку в ожидании того, что конь сбросит на землю свою обременительную и сразу же потяжелевшую ношу.
— Волк! — подумал граф и, удивляясь собственному страху перед этим, в общем- то, обычным зверем пришпорил и без этого мчащегося изо всех сил коня. Ворота жалобно скрипнули и распахнулись перед широкой грудью гнедого. С лампой в руках, в огромных валенках, навстречу барину выскочил старик со всклоченной бородой и, ухватив широкой ладонью поводья, остановил взмыленного от бешеной скачки коня. Вольдемар Кириллович спрыгнул с гнедого и, не оборачиваясь, вбежал в дом. Стряхнув полушубок на руки подоспевшего слуги, он прошагал через залу и, поднявшись по винтовой лестнице, почти вбежал в свою спальню. Зубы выбивали частую дробь от внезапно охватившего страха. Страха, как казалось графу, совершенно беспричинного и потому ещё более страшного. Испугаться волка, да так, что поджилки трясутся, этого Вольдемар Кириллович не мог представить даже в самом страшном сне. Волков и больших и маленьких он брал одним ножом, и потому относился к этому хищнику с лёгким пренебрежением. Удивляясь самому себе, он зажмурился, пытаясь успокоиться, и тут же перед его взором вспыхнули две огненные точки. От неожиданности он вскрикнул, а по спине, словно змея, прополз ледяной холод.
Через полчаса, выпив и немного успокоившись, он лёг в кровать и попытался заснуть. Тщётно. Кошмарные видения, одно за другим, выползали из его подсознания, заставляя открывать глаза и пялиться на горевшие в светильнике свечи. Наконец, он не выдержал, откинул одеяло и, взяв колокольчик, позвонил. Через несколько мгновений на лестнице послышались быстрые шаги, дверь тихонько распахнулась, и у порога встала в ожидании приказаний служанка по имени Фрося.
— Раздевайся! — буркнул Вольдемар Кириллович и отвернулся. Та, в предвкушении удовольствия, быстро скинула с себя платье, юркнула в постель и, прижавшись грудями к холодной спине барина, осторожно коснулась пальцами его живота, но тот неожиданно зло выругался и резким движением отбросил её руку за спину.
Утром вышедший по нужде гувернёр обнаружил конюха Матвея. Его посиневший труп лежал у ворот конюшни. Зажатые в руке поводья были словно перерезаны ножом. Лицо, застывшее в гримасе ужаса, выглядело неестественно бледным и каким-то прозрачным, словно сделанным из весеннего льда. Гнедого в конюшне не было, зато у ворот чернело огромное пятно застывшей крови. Седло и сбруя валялись неподалёку, и только клочки окровавленной шерсти свидетельствовали о том, что кровь, разлитая по земле, принадлежала любимому коню барина. Сколько не всматривались домашние в снег, лежащий вокруг поместья, ни каких следов дикого зверя обнаружено не было.
С наступлением сумерек Вольдемар Кириллович, обеспокоенный событиями прошедших суток, собрал домочадцев.
За южной оконечностью болота раздался звук, похожий на тихий скрип несмазанных петель. Постепенно он усилился, перейдя в тихий стон, в котором слышалось невнятное бормотание. Затем что-то противно булькнуло, рыгнуло, и вышину неба вспорол низкий, протяжный вой. Он поднимался всё выше и выше, заставляя сжиматься сердце от внезапно нахлынувшего страха. Полная золотистая луна, окутывая своим призрачным светом верхушки застывших в немом удивлении деревьев, казалось, морщилась от этого воя, вызванного её собственной силой, но она была не в воле остановить его, и с покорностью приговорённого впитывала в себя этот крик боли непонятного и потому зловещего существа. Звук сместился чуть вправо, затем, перейдя на нестерпимо высокую ноту, начал удаляться с невероятной скоростью. Через минуту последние завывания растаяли в полночной тишине.
— Как на кладбище! — вслушиваясь в тишину, не нарушаемую ни единым шорохом, подумал человек, стоявший у северного края болота
— Барин, позолоти ручку! — казалось, визгливый голос цыганки вошёл в самую глубину мозга Вольдемара Кирилловича. — Давай погадаю, всю правду расскажу: что было, что будет. Она протянула свою костлявую руку и попыталась ухватить барина за полу его костюма. Тот брезгливо фыркнул.
— Пошла прочь, старая ведьма! — прорычал он сквозь сомкнутые зубы. Старуха вздрогнула, но полу не выпустила. Вместо этого она быстро схватила его ладонь своими заскорузлыми пальцами и, закрыв глаза, что-то забормотала на непонятном языке. Язык звучал гортанно и совсем не был похож на цыганский. Вольдемар Кириллович вздрогнул и наотмашь ударил старую цыганку по лицу. Удар получился хлёстким и неожиданно сильным. Цыганка, выпустив ладонь, упала на каменную мостовую. Довольно крякнув, Вольдемар Кириллович остановился и окинул взглядом лежащую у ног старуху. Та лежала, словно оцепенев, глаза были закрыты, лишь губы едва заметно шевелились, но Вольдемар Кириллович на удивление четко слышал всё произносимое цыганкой. Её мысли словно бы сами попадали в его голову.
— Барин, я могла бы наказать тебя своим цыганским проклятьем, но ты уже наказан. Ужас последует за тобой, куда бы ты ни поехал, куда бы ты не пошёл. Ты и умрёшь от ужаса. Я бы могла помочь тебе спастись, но ты отверг помощь и рассердил меня. Так пусть твоя судьба будет твоей судьбою, мне ни к чему менять её. Имя твоему ужасу Людвиг. Оборотень вернётся, вернётся за тобой. Цыганка перестала бормотать и открыла глаза. Заглянув в них, Вольдемар Кириллович вздрогнул. В глазах цыганки стоял страх, но страх не за себя, а за стоящего перед ней барина. Тело Вольдемара Кирилловича покрылось маленькими бусинками холодного пота и он, развернувшись, побежал прочь, стараясь поскорее оказаться подальше от этих проклятых глаз старухи.
— Чертовы цыгане, только и знают что танцевать, петь и портить людям кровь своими предсказаниями! — Вольдемар Кириллович откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. В тот же миг перед ним возникло лицо старухи с выпученными на него зенками. Вздрогнув, он распахнул глаза, но лицо цыганки ещё некоторое время туманило его взор. Будучи человеком образованным, Вольдемар Кириллович никогда не верил в пророчества цыган и, считая их шарлатанами, тем не менее, отдавал должное их знанию психологии людей, умению найти в каждом струнку, способную разбередить душу. Но он и представить себе не мог, что слова старой цыганки могут так сильно подействовать на него самого.
— Откуда она могла узнать про прадеда Людвига? Наверное, заранее наметила меня в жертвы и порасспросила у дворни. — Он на минуту задумался, пытаясь вспомнить, что знает о своём предке. Странно, но оказалось, что почти ничего. Он вспомнил своё детство. Даже имя прадеда почему-то произносили шёпотом и, как оказалось, все его сведения о прадеде Людвиге умещались в несколько фраз, подслушанных из разговоров взрослых. Оборотень. Вольдемар Кириллович не помнил, чтобы кто-нибудь произносил это слово, но сейчас с особой четкостью ему показалось, что все разговоры и все его воспоминания о прадеде Людвиге слились в одно слово — оборотень.