Шрифт:
— Ну, чё ты вылупился, как Му-Му на Герасима? — выдала вульгарно накрашенная продавщица средних лет хрипловатым баском, вдобавок обдав Михаила свежим перегарцем умеренной насыщенности, — чё тупим-то? С покупочками определился, денежку отдал, сдачу простил — и пошёл себе вприпрыжечку, к семейному очагу, раз-два, раз-два, ножками, ножками. Или я не права? Слышь, Нинуль, когда я была неправа?
Вторая продавщица ответила невнятным набором гласных, в отличие от напарницы она, похоже, изрядно переборщила с приёмом спиртного на рабочем месте, и уже дошла до кондиции, именуемой "кантовать нельзя оставить", причём запятую реально надо было ставить после второго слова. Этот магазинчик Михаил никогда особо
— А п-повежливее н-нельзя? — несколько оторопело осведомился Курмин, скорее по инерции, чем осмысленно. Расчётливо переть на эту амбразуру, в виде которой представлялась эта работница розничной торговли, было бессмысленно. Один раз он был свидетелем последствий одной такой попытки призвать мадам за прилавком к цивилизованному выражению эмоций. Мужик, рискнувший претворить в жизнь сие эпохальное событие, имел габариты раза в полтора больше, чем у Михаила, и, судя по автомобильному брелку с эмблемой "Ауди", к неимущим и задолбанным мира сего не относился. Однако из магазина ушёл морально оплёванным, или, выражаясь на тюремном диалекте "опущенным".
— Чего тебе? — с каким-то даже садистским предвкушением протянула продавщица, — па-а-аве-е-ежли-и-иве-е-е? Да кто ж с тобой, таким плюгавым, повежливее разговаривать станет? С тобой сюсюкаться — это как в ссаной постели каждое утро просыпаться. Нашёл дуру! Ты себя в зеркало давно последний раз наблюдал, замухрышка корявая? А?! И он ещё будет мне тут церемонии разводить, сам полчаса сраный "Доширак" купить не может, тупит, как будто его дебил высрал! Магазин через полминуты закрывается, а он ни "бе" ни "ме". Может ты здесь ещё спать останешься?! Нет? Домойки пойдёшь, да? Ути, какой! Он домой пошкандыбает, а я тут должна прибраться ещё, и ещё хренову тучу дел переделать — так это его не колышет! Всем наплевать, как мы тут корячимся, слышь, Нинуль?!
…чернявый, горбоносый брюнет, распялил рот в надсадном крике, пытаясь ползти, прижимая к боку дорогой кожаной куртки безвольно обвисшую руку. Метрах в трехстах весело полыхали неоновые огни казино, из которого он вышел несколько минут назад, хмельной, веселый, с приличной пачкой наличных — сегодня он определённо поймал Бога за ноздри, и удача крутилась у ног, как уличная шавка, выпрашивающая, чтобы её приласкали. На пыльном бетоне оставалась кровавая дорожка, бицепс отсутствовал напрочь, выдранный острейшими клыками в доли секунды вместе с куском рукава добротной итальянской кожи. В глазах горбоносого расцветало, прочно укоренялось осознание конца, исхода… Ещё полминуты назад — надменная, холёная, барская физиономия, теперь была начисто лишена чего-либо человеческого, липкая маска пронзительного ужаса корёжила, сминала лицо. Травматический пистолет валялся глупой игрушкой, абсолютно непригодный против кошмара, точно так же, как беспомощен мотылёк против бронестекла. Крик затухал, переходя в разряд тонкого скулежа, чернявый перевернулся на спину, вонзив раздавленный пониманием финала взгляд в то, что стояло перед ним. Человек хотел жить…
…Курмин тряхнул головой, отгоняя невесть откуда возникшее видение, достойное быть запечатлённым в длинном метре в одном из павильонов братьев Уорнер, или Юниверсал. Чертовщина какая-то…
— Чего котелком своим растрясся?! — продавщица заливалась помойной вороной, — отходняк, что ли, подвалил? Нажрутся всякого
Курмин развернулся, и пошёл к выходу из магазинчика. На душе скребли кошки, было противно и гадко, как бывает всякий раз, когда сталкиваешься с хамством, неважно — имеющим под собой какую-то основу, или немотивированным. Над внешностью Михаила подхихикивали и на улице и на работе, он почти свыкся с этим, а что было делать? Не вешаться же? Если в тридцать восемь лет у тебя рост метр сорок шесть, небольшой горб, и черты лица, нисколько не напоминающие профили и анфасы знойных голливудских мачо — скорее наоборот. Но так его не обижали уже давно.
— Давай звездуй, недомерок! — громыхало сзади, продавщица вошла в боевой экстаз, — скатертью дорожка! Может тебя этот поганый оборотень сожрёт, если только ты ему поперёк глотки своим горбом не раскорячишься! Ишь, обидчивый какой, словечка ему поперёк не скажи! Хорошо ещё, про жалобную книгу не вякнул — я бы тебе так дала, сам бы ходячей жалобой до крышки гроба стал, верно я говорю, а, Нинуль?!
Михаил вышел из магазина. Время было без пяти полночь, ближайший круглосуточный павильон находился более чем в двух километрах отсюда, а если прибавить расстояние на обратную дорогу, то выходило без малого пять километров в оба конца. По морозцу. Греть старенькую "семёрку", разгребая лопатой путь для выезда — с полчаса уйдёт точно.
И это ради половинки хлеба и пачки пельменей! Не везёт, так не везёт… Придётся завтра с утра, на голодный желудок, чайку похлебать — и по магазинам.
Мысленно наградив продавщицу набором крайне нелестных эпитетов, среди которых преобладали сравнения с женским половым органом, находившимся в крайней степени запущенности, Курмин побрел по направлению к родному жилищу. Родная обитель встретила привычным умеренно-холостяцким беспорядком, и очередным продуктом "Фабрики грёз" по "зомбоящику", который целую неделю до премьеры, рекламировали со свирепой пафосностью и душевным надрывом, призывая не пропустить ни в коем случае, словно во время просмотра на зрителей снизойдёт некое просветление, открывающее все тайны мироздания. Или, как минимум — всем участникам сего эпического события бесплатно дадут по квартире с полной обстановкой, в центре города.
"Продукт" оказался вполне себе второсортным ужастиком, в котором маньяк с повадками провинциального гея, шинковал в капусту противоположный пол, делая особый акцент на блондинках. Блондинки визжали, определённо стараясь по количеству децибел переплюнуть дуэт бензопилы и циркулярки, маньяк старался выглядеть сущим исчадием преисподней, используя всё, что попадётся под руку, и делая рожу нераспохмелённого Бармалея на детском утреннике, но получалось как-то неубедительно. Ещё раз, заглянув в пустой холодильник, словно за время отсутствия его мог под завязку набить продуктами добрый волшебник на геликоптере цвета нетрадиционной сексуальной ориентации, Курмин вздохнул и поплёлся к дивану.
Немного понаблюдав за стараниями маньяка, которому надоело наносить телесные повреждения с помощью кос, топоров, миксеров и прочих зубочисток, и отправившегося переселять в мир иной очередной девичник, с помощью асфальтоукладчика, Курмин лёг спать.
Утро выдалось откровенно препоганое, хмурое, крайне снежное. Снег несло здоровенными хлопьями, наглухо заваливая город. Коммунальщики "вешались", водители блистали изящной словесностью, сплошь состоящей из слов, которые не найти ни в одном словаре русского языка. Пешеходы были самую малость посдержаннее, но в целом, на каждый кубический сантиметр снега, приходился кубический метр матюгов.