Оборотни Митрофаньевского погоста
Шрифт:
– Я идиот, Арсений, - прошептал он, - я услышал его голос, но не узнал, кто говорил. Но он здесь. Он сказал: "Убийство - это, конечно, глупость несусветная и вздор величайший..." Это он! Не могу понять почему, но это он!
Корвин-Коссаковский вдумчиво выслушал и кивнул.
– Да потому, что он раньше сказал, что "забывать о чужих интересах - есть эгоизм невозможный и невоспитанность дурная, отсутствие истинной светскости и добродетели высокой..." - вот что это тебе напомнило. Это говорил Клодий Сакрилегус, демон-инкуб, в твоём видении, дружище.
– Точно, - поразился Бартенев, - жаль, что я его
– Ты только не волнуйся. Конечно, здесь. Я слушал, не обронит ли кто словечко "шикарно"...
– хладнокровно сжал Корвин-Коссаковский руку другу, - но его никто не произнёс. Не волнуйся.
Но сам Корвин-Коссаковский, уговаривая друга не волноваться, нервничал. Арсений знал, что его намерение опознать таинственных упырей и спасти племянниц от столь опасного знакомства - трудновыполнимо, но теперь с горечью понял, что оно почти обречено. Сказать девочкам правду было невозможно, но и скажи он её - воистину принята она будет за "глупость несусветную и вздор величайший..." Что же оставалось? Арсений Вениаминович поднял грустные глаза на племянниц. Окруженные мужчинами, они оживленно болтали. Все оборачивалось хуже, чем он предполагал.
Тут Корвин-Коссаковский заметил у окна свою сестру. Мария Палецкая чисто женским чутьем угадала тревогу брата, и тихо подошла к нему.
– Ты нашёл их?
– губы Марии Вениаминовны почти не двигались.
– Нет. Но из этой компании лучше никого на порог не пускать. Расскажи о них Нине и Лидии любые гадости, но чтобы думать о них они не смели. Что хочешь, выдумай.
Княгиня смерила его странным взглядом.
– Как? Завтра же все с визитами явятся...
Корвин-Коссаковский вздохнул.
– Да, тут никуда не денешься. Но кроме Андрея Нирода и Всеволода Ратиева, Протасова-Бахметьева и Макса Мещерского, никого в гости не приглашай. Поди, отличи тут людей от нелюдей...
– зло прошептал он.
Мария Палецкая медленно перевела взгляд на Аристарха Сабурова.
– Мне этот Сабуров подозрителен. Он говорил с Лидией в зале. И с Нинкой болтал. Впрочем, навязчивым не показался...
Корвин-Коссаковский тоже это заметил. В присутствии женщин вокруг Сабурова, казалось, сгущался воздух, и пульсировали какие-то непонятные токи гипнотического очарования, взгляд его завораживал и околдовывал, голос, как дудочка гамельнского крысолова, покорял и увлекал в неведомую бездну. Но сам он в круговороте этого мистического приворота казался отстраненным монахом, молчаливым отшельником.
– Нет, ты только посмотри!
– Корвин-Коссаковский удивленно обернулся за гневным взглядом сестры, но ничего не увидел. Бал заканчивался, гости расходились.
– Ох, святая простота, - бросила княгиня, заметив недоумение брата, - веер, веер!
– Княгиня Палецкая была взбешена напоследок замеченным ею непотребным обстоятельством: Лидия Черевина, зажав свой веер в правой руке, прикрывала им ладонь левой, а Нина, стоя неподалеку, тоже играла веером, грациозно открывая и закрывая его.
– Да что случилось-то?
– удивленно поинтересовался Корвин-Коссаковский.
– Ты что, идиот? Молодым не был?
О! Корвин-Коссаковский закусил губу. Действительно, идиот. Он просто забыл, что веер служил не только для свежего дуновения на разгоряченное танцами
– И что они этим хотели сказать и кому?
– Кому - не видела, но там стояли четверо - и этот Сабуров среди них. Одна говорила - "сохрани эту тайну", другая - "твои желания будут исполнены"
– О, мой Бог, уследишь тут...
– Корвин-Коссаковский вспомнил юность и вздохнул. Да, молодежь изобретательна и находчива, в извечном стремлении полов друг к другу они, конечно же, легко одурачат умную, но неповоротливую зрелость, которой даже в голову не придёт обратить внимание на взмах веера или перчаток. Ох, быть беде...
– А где Ирина?
– В отличие от тебя, братец, мой муж не забыл молодости, - ядовито прошипела Мария, - вон они стоят у входа.
Точно, у арки, ведущей к выходу, стояли князь Палецкий и его дочь Ирина. В руке князя был зажат веер дочери, рядом стоял Андрей Нирод и Петр Старостин. Все, похоже, прощались, князь любезно кивал молодым людям, что-то объясняя, его дочь молчала, опустив глаза в пол.
Корвин-Коссаковский тяжело вздохнул, сестра же прошептала.
– Мне кажется, это Сабуров. Я, кстати, как его увидела... Тебе-то я поверила, да не совсем... А тут сердце заныло. Красавец писаный, как с картинки, и не живой какой-то... Упырь.
– Не доказано, - механически поправил Корвин-Коссаковский.
Но на самом деле Критский и Сабуров, что скрывать, сразу привлекли его внимание - именно красотой. Слишком красивы были огромные и страстные глаза Критского, слишком чиста матовая кожа Сабурова, слишком уж хорошо они танцевали. Сейчас Критский стоял у окна и смотрел в ночь, сжимая в руках пару лайковых перчаток, казался задумчивым и немного печальным. Он тихо говорил Протасову-Бахметьеву о какой-то картине:
– Мне кажется, это не подлинник, Михаил. По картине можно нарисовать портрет живописца. Беллини написал множество мадонн, очень простых, не печальных и не улыбающихся, погруженных в ровную задумчивость. Это созерцательные и тихие души - и не таков ли был сам художник? Никто другой не умел так соединять все помыслы зрителя на какой-то неопределенной сосредоточенности, приводить его к самозабвенному и беспредметному созерцанию. Это созерцание бесстрастно и бесцельно. Или, вернее, цель его неизвестна, и оно само становится высочайшей целью искусства. Но это полотно... оно суетно, Михаил. Это не Беллини.
Корвин-Коссаковский вспомнил, что Критский протанцевал с девицами только по разу, потом уединился в курительной, вышел к ужину, но не пытался занять место рядом с Черевиными, напротив - сел рядом с Протасовым-Бахметьевым, сам ни с кем не разговаривал, смеялся мало, на девиц и глаз-то особо не поднимал. Сабуров был куда разговорчивее, но тоже не лез на рожон.
Но толку-то? Чем меньше эти красавцы старались привлечь к себе внимание, чем скромнее держались - тем с большим восхищением поглядывали на них девицы, к концу вечера уже буквально не спускавшие с обоих глаз. Корвин-Коссаковский слышал, как восторженно они перешептывались, обсуждая их манеры и лица. Бог весть откуда узнанные Лизой Любомирской сведения о богатстве молодых людей и вовсе вскружили им головы.