Оборотни
Шрифт:
А затем выползают зеваки, целая армия простых людей, которые хотят всего лишь полюбоваться развертывающейся перед ними картиной, как будто созерцание этой экстатической процессии жизни делает их ее составной частью. И толпа нарастает, живая масса переполняет Круазетт.
Хайнрих Триммлер вышел в этот бурлящий мир из относительного спокойствия отеля «Карлтон». Натурализованный американец, немец по рождению, шестидесятидевятилетний преуспевающий ученый, Триммлер проводил рождественские праздники в Каннах, используя свой месячный отпуск, чтобы хоть на время забыть «культурную пустошь Америки», как он выражался. Прожив
Триммлер вел жену под руку через большую входную арку отеля вниз по ступенькам на улице Круазетт. Он указал ей на залив, где ночью стал на якорь американский авианосец.
— Как в портовом городе, — сказал он с американским выговором, все еще носившим заметные немецкие следы.
— Надеюсь, что они будут хорошо вести себя, — заметила Труди.
Обычно американские моряки ведут себя нормально, получая увольнение в город, но время от времени возникают драки, вызываемые чрезмерной выпивкой и женщинами.
— Надеюсь, дорогая, — ответил он, выводя жену на узкую полоску песчаного пляжа, которая принадлежала исключительно отелю «Карлтон» и его гостям.
Они прошли к ресторану, часть которого была покрыта тентом, но большинство столиков находилось на открытом деревянном помосте, завершавшемся спуском к воде.
— Прекрасный день. Вот так бы всегда, — сказал экспансивный метрдотель, когда, узнав Триммлеров, поспешил поприветствовать их.
— Очень хороший, очень хороший, — снизошел Триммлер.
— Ваши гости уже прибыли, — сообщил метрдотель, показав рукой на удаленный столик у воды. — Побывали в казино прошлым вечером?
— Да, конечно.
— Надеюсь, это был удачный для вас вечер.
— Безусловно, — соврал Триммлер. Он взглянул на Труди и улыбнулся. В действительности вчерашняя игра в баккару стоила ему более трех тысяч долларов. Но этой информацией он не собирался делиться с женой.
Друзья Триммлеров, сходная по возрасту и внешнему виду пара, уже поджидали их. Это были супруги Митцер из Западной Германии, Марта и Гроб. Он был промышленником, главным держателем акций одной из крупнейших в Европе аэрокосмических компаний. Мужчины стали друзьями в последние дни войны: Триммлер был тогда молодым, подававшим большие надежды конструктором, а Митцер командовал рабочей силой в ракетных центрах Пеенемюнде и Нордхаузене. Они вместе бежали к союзникам и никогда не прерывали своих отношений. Каждую зиму начиная с 1957 года они встречались во время рождественских отпусков на Лазурном берегу.
С Митцерами сидел молодой человек около сорока лет, Вилли Кушман. До объединения Германии он был гражданином ГДР, а сейчас являлся ведущим юристом нескольких крупных корпораций. Эти трое остановились в гостинице «Мартинец», дальше по Круазетт.
Мужчины встали, когда к их столику подошли Триммлеры, Митцер поцеловал руку Труди.
Они приветствовали друг друга по-немецки, а метрдотель приставил
— Предоставьте нам пять минут, — сказал Митцер, а когда официант стал вынимать из корзины бутылку с шампанским, добавил резко: — Оставьте нас! Мы сами с этим справимся!
Кушман потянулся за бутылкой, а официант, извинившись, поклонился и отошел.
— Проклятые пудели! — выругался Митцер по-немецки, когда Кушман наполнял шампанским стаканы. Бутылка возвратилась в корзину, можно было начинать застолье.
— А где же Глория? — спросил Триммлер.
— Вероятно, все еще в постели, — ответила Трудц. Глория была их девятнадцатилетней дочерью — нежданным добавлением к троим старшим детям.
— За будущее, — произнес Триммлер, Подымая свой стакан и не желая продолжать разговор о дочери, которая вернулась в номер отеля в пять часов утра. Бог знает, на что она была способна.
— За новое будущее, — добавил Кушман.
Все пятеро подняли бокалы и поддержали тост.
— А вы видели последние фотографии рейхстага в Берлине? Вы обратили внимание на его внутренний вид? Там воссоздаются интерьеры, которые существовали до 1933 года.
— Что за фотографии? — спросила Труди.
— Во «Франкфуртер аллгемайне». Сегодняшний выпуск. И они собираются соответственно перестроить купол.
— Какой купол? — спросила Марта, медленно попивая шампанское.
— Разве вы, девушки, ничего не знаете? — пошутил Митцер. — Тот, который венчал рейхстаг. Он был разрушен пожаром, организованным коммунистами. Когда Гитлер перестроил здание, он ликвидировал купол. Весьма заметная деталь. Он покрывал всю крышу.
— Теперь они собираются восстановить его, — сказал Кушман.
— Но здание ведь уже используется. Для правительства, — стала уточнять Труди.
— С этим нет проблем. Сейчас идет строительство вокруг. Это обычная практика. Но какой великолепный центр для представительства страны! Германия, господа, снова становится великой. И ей нужен величественный парламент. — Он поднял бокал. — За новый рейхстаг и за нашу новую Германию. Нам пришлось долго ждать, но наш час наконец близится.
Все чокнулись с Кушманом, звон бокалов разнесся в наступившей после его слов тишине.
— И за Heide. За то, чтобы все получилось, — сказал Митцер.
Речь шла о крупном земельном участке, который он начал разрабатывать в Дрездене.
— Это символ нашего будущего, господа, — подхватил Кушман. — Ободряет, что так много сотрудников Штази присоединяется к нам. — Им, немцам, не надо было объяснять, что словом «Штази» называлось министерство государственной безопасности бывшей Германской Демократической Республики. — Потерянные души. С чувством вины за то, что их обучали делать. — Он поднял бокал. — За них и за другие потерянные души Германии.
— И еще один тост, — вскочил Митцер, когда они выпили. — За единую Германию и за окончание грустных шуток вокруг ГДР.
Все засмеялись и опять чокнулись.
— Мне нужно сказать вам одну вещь. Только одну, — продолжал Митцер, не обращая внимания на легкий гул шутливых протестов. — Как можно удвоить стоимость машины?
— Как? — заинтересовался Кушман.
— Я уже слышала это, — сказала Марта, подмигивая Труди.
— Скажите же нам, как? — кокетливо недоумевала Труди.