Оборотный город. Трилогия

Белянин Андрей Олегович

— Душа праздника просит, — блестя мигом засоловевшими очами, пояснила она. — Засиделась я тут. Душно мне. Словно в солярий на две минуты легла, а они меня там на час забыли. Домой хочу. В Москву. На землю, к людям. К нормальным, целым, живым людям. Плюнь!

— А?

— Плюнь, говорю.

— Куда?!

— Господи, да в фигуральном смысле плюнь и не слушай меня. Я выпившая, могу любой бред нести, приставать к тебе, прижиматься мягкими местами…

Я почувствовал, что от грядущих перспектив теряю голову и контроль над собственным телом. Ну, над некоторыми частями точно… Ведь если

она мне вот здесь и сейчас прямым текстом не намекнула, то я не знаю, что же тогда намёк…

— Знаешь, тут такая тоска порой накатывает… — Катенька отхлебнула ещё, переместилась поближе и склонила голову мне на плечо. — «Одноклассники» не спасают, всё, что можно, читано-перечитано, стрелялки компьютерные давно не в кайф, я тут в реале по долгу службы перестреляла столько монстров — Тарантино обзавидуется! Но сейчас речь не о нём, а о другом режиссёре. Ты про Тинто Брасса слышал?

— Нет.

— Тогда наливай! Не, определённое время такие вещи только в кайф! Ей-богу, ты не представляешь, от какого количества подростковых комплексов я избавилась, плюясь из огнемёта в особо подозрительные рожи. Но понимаешь… — Она сделала очередной глоток, и я тоже допил свой бокал. — Нет, ты не понимаешь. Ты не поймёшь… Ты дитя степей, сын вольн… го этого… закачества… казачества! Бл… блин, чё-то клинит меня… Короче, дай п… целую?!

Любовь моя поддатая повернула ко мне светлое личико, повалила меня на кровать, приблизила тёплые губки алые и… дохнула ароматом российского шампанского. Это было последней каплей — не знаю, чего там намешали производители, но вино без предупреждения попросилось наружу. Розовый ковёр с отпечатками кошачьих лапок я испортил напрочь! На Катеньку вроде не попал, уже счастье…

— Иловайский, ты чё?!! Офонарел весь, от копыт до холки? Это что сейчас было?!

— Я… не… виноват…

— Я к нему с поцелуем лезу, а он тут рвотными массами отплёвывается! — ущипленной за интимное медведицей взревела Хозяйка Оборотного города. — Я тебя задушу собственными руками! Нет, перемажусь… Я тебя подушкой задушу!

Мне удалось упредительно поднять палец вверх, спасая хотя бы ни в чём не повинную подушку, потому как меня снова вывернуло… Господи Боже Иисусе Христе и Матерь Твоя Пресвятая Богородица, что же за яд эдакий они там, в будущем, по бутылкам разливают и беспечным людям под видом шампанского продают?!

— Негодяй, скотина пьяная, реальный подонок… — Катенька с рыка перешла на слёзы. — Такой момент испортил! А я, может, ещё, я, может, уже… в нужном режиме была, а он…

— У меня есть оправдание, — кое-как прохрипел я, отплёвываясь и стоя на четвереньках. — У тебя опять труп под кроватью.

— Чего?!!

— Причём, судя по запаху, тот же самый.

— Курьер? Ты же его унёс в прошлый раз и якобы доставил своему дяде-генералу?!

— Я его… унёс, — подумав, признал я. Вкус кислой дряни на языке вызывал очередной рвотный позыв. — Но тело украли. Не знаю кто, не спрашивай. Все тычут пальцем в невнятную особу — тощая, лохматая, в облегающем платье, с горбом и в странной шляпе с шестью горящими свечами. Ты не знаешь такую, солнце моё?

— То я у тебя солнце, то зорька, то ещё что природное, ты ко мне по имени обращаться можешь?

—

Да, ласточка моя…

— Блин, теперь ещё и птичка… — Катенька скатилась с одеяла, обошла меня за два метра и, тоже став на четвереньки, уже где-то с порога заглянула под кровать.

— Точняк, труп! Чтоб его… Иловайский, мне это дело не нравится.

— А кому оно нравится?

— Ты мне тут еврея не изображай, я те враз антисемитский погром по одной отдельно взятой папахе устрою! Весь недолгий остаток жизни будешь кипу носить с гербом Всевеликого войска донского! Мацу салом мазать и под «семь сорок» с двумя шашками плясать!

— Милая, ты уж не зверствуй…

— А ты не доводи! — вновь наливаясь багровым цветом, взревела судьба моя немилосердная. — Кто мне весь кайф обломал, всё настроение испортил, весь романтизм похерил, все грёзы мои девичьи медным тазом с размаху накрыл и не извинился?!

— Ну вот, слава тебе господи на лысину! — сорвался я, потому как ангельским терпением тоже похвастаться не вправе. — Сама меня пригласила, напоила дрянью химической, которую в аптеках только на выворот желудка и прописывают, труп героя-офицера себе под кровать сунула — и я же у ней во всех грехах виноват? Да сколько можно?! У меня тоже своя гордость есть. Не устраиваю? Да и пошёл я отсюда, не дожидаясь, пока ты пошлёшь!

— Ну и пошёл на… — Катенька вдруг прикусила язычок, не уточняя маршрута, да поздно, меня тоже занесло.

— И пойду! С пути не собьюсь небось…

— Так, ладно, всё, я начинаю командовать! — Она взяла себя в руки, быстро распахивая окно для доступа свежего воздуха. — Ты, тошнотик, марш в ванную, умойся, прополощи горло. Нет, с поцелуями больше не приставай! Поздняк, я не в духе…

Ладно, что уж тут спорить. Мне удалось кое-как поднять себя за шиворот, поставить в вертикальное положение, поскользнуться, удержаться на разъезжающихся ногах, в ритме кабардинской лезгинки сумев-таки выпрыгнуть из спальни. Где находится душ и умывальник, я знал.

— И тряпку половую принеси, — раздалось вслед. — Сам насвинячил, сам и уберёшь!

Тоже не поспоришь, не маленький, уберу. Я пустил холодную воду, как мог, привёл себя в порядок. Во рту до сих пор горчило. Да чтоб меня ещё хоть кто-то попробовал шампанским угостить — я лучше сразу утоплюсь в Дону, а будут настаивать — сначала утоплю угощателя! Кстати, может, с дядей поговорить? Ну, насчёт того, чтоб он направил ревизию из шести самых никчёмных казаков, тех, кого не жалко, на этот шампанский завод — хлопцы упьются, потравятся, и мы получим законную возможность спалить всё предприятие к ёлкиной маме! А что, чем не святая месть за павших товарищей? У нас оно только поощряется!

Тряпку нашёл в ведре под раковиной. Пока убирался, отмывая пол и коврик, переодетая Катенька, морща нос, уже сидела за компьютером, щёлкая клавишами. Она права, что-то долго мы возимся с этой нечистью, а враги в своей непонятной игре опережают нас на два хода. Как-то безрадостно получается, пора давать сдачи…

— Садись, — не оборачиваясь, предложила Катя. — Извини, что нарычала. Дура, не права, порю горячку, нервы, общее переутомление и иммунитет дохлый, аж жуть…

— Я не в обидах, солнышко моё.