Обоснование и защита марксизма .Часть первая
Шрифт:
"Беда в том, г. Бельтов, что Гегель этого не утверждал, а доказывал противоположное!" Вы и теперь думаете, что беда именно в этом, г. рецензент? [181] . Или, может быть, вы теперь изменили свое мнение по этому предмету. А если изменили, то в чем же беда в настоящее время? Мы сказали бы вам, в чем, да боимся, что вы обвините нас в излишней резкости.
Повторяем, от каждого журналиста нельзя требовать знания истории философии. Поэтому беда, в которую попал г. рецензент "Русской Мысли", не столь уж велика, как это может показаться с первого взгляда. Но "беда в том", что эта беда г. рецензента не последняя. Вторая беда его горше первой: он
181
В третьей книжке "Русской Мысли" г. рецензент продолжает отстаивать свое мнение, при чем советует несогласно мыслящим взглянуть "хоть" в русский перевод "Историиновой философии" Ибервега Гейнце. Почему бы г. рецензенту не заглянуть "хоть" в самого Гегеля?
На стр. 75–76 своей книги (стр. 122 наст. издания) г. Бельтов делает довольно длинную выписку из большой Логики Гегеля ("Wissenschaft der Logik"). Вот начало этой выписки: "Изменения бытия состоят не только в том, что одно количество переходит в другое количество, но также и в том, что качество переходит в количество и наоборот, и т. д." (стр. 75).
Если бы г. рецензент прочитал хоть эту выписку, он не попал бы в беду, ибо тогда он не "утверждал" бы, что "Гегель этого не утверждал, а доказывал противоположное".
Мы знаем, как пишется в русской, — да, к сожалению, и не только в русской, — литературе большинство рецензий. Рецензент перелистывает книгу, быстро пробегая в ней, положим, каждую десятую, двадцатую страницу и отмечая места, как ему кажется, наиболее характерные. Затем он выписывает эти места, сопровождая их выражением своего порицания или одобрения: он "недоумевает", "очень сожалеет" или " от души приветствует" — и дело кончено, рецензия готова. Можно представить себе, сколько вздору печатается таким образом, особенно если (как это нередко случается) рецензент не имеет никакого понятия о том предмете, о котором говорится в разбираемой им книге!
Нам и в голову не приходит советовать гг. рецензентам совсем отделаться от этой дурной привычки: горбатого исправит могила. Но, все-таки, им следовало бы хоть немного серьезнее относиться к своему делу там, где, — как, напр., в споре об экономическом развитии России, — речь идет о важнейших интересах нашей родины. Неужели они и тут будут продолжать с легким сердцем сбивать с толку читающую публику своими легкомысленными отзывами? Надо же и честь знать, как справедливо заключает г. Михайловский.
Г. Михайловскому тоже не нравятся полемические приемы г. Бельтова: "Г. Бельтов человек талантливый, — говорит он, — и не лишенный остроумия, но оно, к сожалению, часто переходит у него в неприятное шутовство". Почему же в шутовство? И кому собственно неприятна это мнимое шутовство г. Бельтова?
Когда в шестидесятых годах "Современник" осмеивал, положим, Погодина, то Погодину, наверное, казалось, что этот журнал вдавался в неприятное шутовство. Да и не одному Погодину казалось это, а всем, кто привык почитать московского историка. Мало ли нападали у нас тогда на "рыцарей свистопляски"? Мало ли возмущались "мальчишескими выходками свистунов"? А вот, по нашему мнению, блестящее остроумие "свистунов" никогда в неприятное шутовство не переходило; если люди, осмеянные ими, думали иначе, то лишь по той человеческой слабости, в силу которой Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин находил, что "слишком длинно" было то письмо, где его называли в "сильнейшей степени моветоном".
— Ах, вот оно что! Так вы хотите сказать, что г. Бельтов обладает остроумием Добролюбова и его сотрудников по "Свистку"! Это мило! — восклицают люди, которым "несимпатичны" полемические приемы г. Бельтова.
Погодите, господа. Мы не сравниваем г. Бельтова со "свистунами" шестидесятых годов; мы говорим только, что не г. Михайловскому судить
Но г. Михайловский упрекает г. Бельтова не только в "неприятном шутовстве". Он возводит на него очень серьезное обвинение. Чтобы читатель мог легче разобрать — в чем дело, мы предоставим г. Михайловскому изложить это обвинение своими собственными словами:
"В одной из своих статей в "Русской Мысли" я вспоминал о своем знакомстве с покойным Н. И. Зибером и сообщил, между прочим, что этот почтенный ученый в разговорах о судьбах капитализма в России употреблял всевозможные аргументы, но при малейшей опасности укрывался под сень непреложного и непререкаемого трехчленного диалектического развития". Приведя эти мои слова, г. Бельтов пишет: "Нам приходилось не раз беседовать с покойным и ни разу не слышали мы от него ссылок на диалектическое развитие; он не раз сам говорил, что ему совершенно неизвестно значение Гегеля в развитии новейшей экономии. Конечно, на мертвых все валить можно и показание г. Михайловского неопровержимо!..". Я скажу иначе, на мертвых не всегда все валить можно, и показание г. Бельтова вполне опровержимо…
"В 1879 г. в журнале "Слово" было напечатана статья Зибера, озаглавленная: "Диалектика в ее применении к науке". Статья эта (неоконченная) представляет собой пересказ, даже почти сплошной перевод книги Энгельса "Herrn D"uhring's Umw"alzung der Wissenschaft". Ну, а переведя эту книгу, остаться в "совершенной неизвестности о значении Гегеля в развитии новейшей экономии" — довольно-таки мудрено не только для Зибера, а даже для Потока-Богатыря в вышеприведенной полемической характеристике царевны. Это, я думаю, для самого г. Бельтова понятно. Но на всякий случай приведу все-таки несколько строк из маленького предисловия Зибера: "Книга Энгельса заслуживает особенного внимания, как ввиду последовательности и дельности приводимых в ней философских и общественно-экономических понятий, так и потому, что для объяснения практического приложения метода диалектических противоречий она дает ряд новых иллюстраций и фактических примеров, которые не мало способствуют ближайшему ознакомлению с этим столь сильно прославляемым и в то же время столь сильно унижаемым способом исследования истины. Можно сказать, по-видимому, что в первый еще раз с тех пор, как существует так называемая диалектика, она является глазам читателя в таком реальном освещении".
"Итак, Зиберу было известно значение Гегеля в развитии новейшей экономии; Зибер был очень заинтересован "методом диалектических противоречий". Такова истина, документально засвидетельствованная и вполне разрешающая пикантный вопрос о том, кто лжет за двух" [182] .
Истина, особенно истина документально засвидетельствованная, — прекрасное дело!.. В интересах той же истины мы несколько продолжим выписку, сделанную г. Михайловским из статьи Н. Зибера "Диалектика в ее применении к науке".
182
"Р. Бог." 1895 г., январь отд. II, стр. 140–141.
Как раз за теми словами, которыми заканчивается эта выписка у г. Михайловского, у Зибера следует такое значение: "Впрочем, мы, с своей стороны, воздержимся от суждения о точности этого метода в применении к различным областям знания, а также и о том, представляет ли он собою или не представляет, — насколько ему может быть придаваемо действительное значение, — простое видоизменение пли даже прототип метода теории эволюции или всеобщего развития. Именно в этом последнем смысле рассматривает его автор или, по меньшей мере, старается указать на подтверждение его при помощи тех истин, которые достигнуты эволюционною теориею, и нельзя не сознаться, что в некотором отношении здесь открывается значительное сходство".