Обойдённые
Шрифт:
Глава пятая
Кое-что о чувствах
Прошел месяц, как наш Долинский познакомился с сестрами Прохоровыми. Во все это время не было ни одного дня, когда бы они не видались. Ежедневно, аккуратно в четыре часа, Долинский являлся к ним и они вместе обедали, вместе гуляли, читали, ходили в театры и на маленькие балики, которые очень любила наблюдать Дора. Анна Михайловна, со своими хлопотами о закупках для магазина, часто уклонялась от так называемого Дорою «шлянья» и предоставляла сестре мыкаться
– Чудо, как весело мы теперь живем! – восклицала Дора.
– Это правда, – отвечал необыкновенно повеселевший Нестор Игнатьевич.
– А все, ведь, мне, всем обязаны.
– Ну, конечно-с, вам, Дарья Михайловна.
– Разумеется; а не будь вы такой пентюх, все могло бы быть еще веселее.
– Что ж я, например, должен бы делать, если б не имел чина пентюха?
– Это вы не можете догадаться, что бы вы должны делать? Вы, милостивый государь, даже из вежливости должны бы в которую-нибудь из нас влюбиться, – говорила ему не раз, расшалившись, Дорушка.
– Не могу, – отвечал Долинский.
– Отчего это не можете? Как бы весело-то было, чудо?
– Да вот видеть чудес-то я именно и боюсь.
– Э, лучше скажите, что просто у вас, батюшка мой, вкуса нет, – шутила Дора.
– Ну, как тебе не стыдно, Дора, уши, право, вянут слушать, что ты только врешь, – останавливала ее в таких случаях скромная Анна Михайловна.
– Стыдно, мой друг, только красть, лениться да обманывать, – обыкновенно отвечала Дора.
Мрачное настроение духа, в котором Дорушка, по ее собственным словам, была грозна и величественна, во все это время не приходило к ней ни разу, но она иногда очень упорно молчала час и другой, и потом вдруг разрешалась вопросом, показывавшим, что она все это время думала о Долинском.
– Скажите мне, пожалуйста, вы в самом деле женаты? – спросила она его однажды после одного такого раздумья.
– Без всяких шуток, – отвечал ей Долинский.
Дорушка пожала плечами.
– Где же теперь ваша жена? – спросила она опять после некоторой паузы.
– Моя жена? Моя жена в Москве.
– И вы с ней не видались четыре года?
– Да, вот скоро будет четыре года.
– Что ж это значит? Вы с нею, вероятно, разошлись?
– Дора! – остановила Анна Михайловна.
– Что ж тут такого обидного для Нестора Игнатьича в моем вопросе? Дело ясное, что если люди по собственной воле четыре года кряду друг с другом не видятся, так они друг друга не любят. Любя—нельзя друг к другу не рваться.
– У Нестора Игнатьича здесь дела.
– Нет, что ж, Анна Михайловна, я, ведь, вовсе не вижу нужды секретничать. Вопрос Дарьи Михайловны меня нимало не смущает: я, действительно, не в ладах с моей женой.
– Какое
– И вы твердо решились никогда с нею не сходиться? – допрашивала, серьезно глядя, Дора.
– Скорее, Дарья Михайловна, земля сойдется с небом, чем я со своей женой.
– А она любит вас?
– Не знаю; полагаю, что нет.
– Что ж, она изменила вам, что ли?
– Дора! Ну, да что ж это, наконец, такое! – сказала, порываясь с места, Анна Михайловна.
– Не знаю я этого, и знать об этом не хочу, – отвечал Долинский, – какое мне до нее теперь дело, она вольна жить, как ей угодно.
– Значит, вы ее не любите? – продолжала с прежним спокойствием Дорушка.
– Не люблю.
– Вовсе не любите?
– Вовсе не люблю.
– Это вам так кажется, или вы в этом уверены?
– Уверен, Дарья Михайловна.
– Почему же вы уверены, Нестор Игнатьич?
– Потому, что… я ее ненавижу.
– Гм! Ну, этого еще иногда бывает маловато, люди иногда и ненавидят, и презирают, а все-таки любят.
– Не знаю; мне кажется что даже и слова ненавидеть и любить в одно и то же время вместе не вяжутся.
– Да, рассуждайте там, вяжутся или не вяжутся; что вам за дело до слов, когда это случается на деле; нет, а вы попробовали ли себя спросить, что если б ваша жена любила кого-нибудь другого?
– Ну-с, так что же?
– Как бы вы, например, смотрели, если бы ваша жена целовала своего любовника, или… так, вышла что ли бы из его спальни?
– Дора! Да ты, наконец, решительно несносна! – воскликнула Анна Михайловна и, вставши со своего места, подошла к окошку.
– Смотрел бы с совершенным спокойствием, – отвечал Долинский на последний вопрос Дорушки.
– Да, ну, если так, то это хорошо! Это, значит, дело капитальное, – протянула Дора.
– Но смешно только, – отозвалась со своего места Анна Михайловна, – что ты придаешь такое большое значение ревности.
– Гадкому чувству, которое свойственно только пустым, щепетильно-самолюбивым людишкам, – подкрепил Долинский.
– Толкуйте, господа, толкуйте; а отчего, однако, это гадкое чувство переживает любовь, а любовь не переживает его никогда?
– Но, тем не менее, все-таки оно гадко.
– Да я же и не говорю, что оно хорошо; я только хотела пробовать им вашу любовь, и теперь очень рада, что вы не любите вашей жены.
– Ну, а тебе что до этого? – укоризненно качая головой, спросила Анна Михайловна.
– Мне? Мне ничего, я за него радуюсь. Я вовсе не желаю ему несчастия.
– Какие ты сегодня глупости говорила, Дора, – сказала Анна Михайловна, оставшись одна с сестрою.
– Это ты о Долинском?
– Да, разумеется. Почем ты знаешь, какая его жена? Может быть, она самая прекрасная женщина.