Обозримое будущее

Булычев Кир

Добряк, мрачный как туча, не мешал Лере вырубить ток.

– Иди домой, – сказала Лера.

– Сейчас. – Добряк выдвинул верхний ящик своего стола. – Сколько всего неразобранного, лишнего. Никогда не успеваешь привести в порядок личные дела. Как говорит поэт Симонов: «Как будто есть последние дела…»

– Иди-иди, – сказала Лера, садясь за стол.

– Я все-таки попрощаться хотел, – сказал Саня. – Вы всегда были добры ко мне, Калерия Петровна. И если нам не удастся увидеться…

– Если

ты сейчас не уйдешь, то в самом деле больше со мной не увидишься. Завтра же пишу заявление в отдел кадров, что больше с тобой работать невозможно. Пускай увольняют.

– Разумеется, – согласился Добряк. – Может быть, вы даже успеете все это сделать. И я умру безработным.

Лера с облегчением вздохнула, когда дверь за Добряком закрылась. Надо же быть таким суеверным. Типичная фетишизация техники. Машины загадочны, каждая – черный ящик. Вот мы и переносим на них человеческие качества.

На следующий день Добряк на работу не вышел.

– У него телефон есть? – спросила Лера Ниночку.

– Нет, – сказала та. – Он недавно в Чертаново переехал.

– Он с мамой живет?

– Да.

– Мог бы и позвонить, что не придет, мне он сегодня позарез нужен.

О портретной эпопее она начисто забыла.

Не пришел Добряк и на следующий день.

Под конец дня в лабораторию влетела какая-то пташка лет восемнадцати в белом халатике.

– Саня здесь? – спросила пташка.

– Его сегодня нет.

– Ах, как жалко! – Пташка совсем не оробела при виде Леры. Никто не робел при виде Леры. – А он мне так нужен.

– Мне тоже, – буркнула Лера.

– Я ему фотографию принесла, – сказала пташка. – Он обещал мне ее в машину запустить, чтобы показать, какой я буду в двадцать пять лет.

– Машина – не игрушка, – сказала Лера. Ничего лучше придумать не смогла.

– Ах, как жалко! – повторила пташка. – А я фотографию сделала шесть на четыре. Он так велел.

И тут Лере пришла в голову дикая мысль. Ведь могут же люди убедить себя черт знает в чем. Она где-то читала, что в Африке колдуны могут приговорить человека к смерти и тот вскорости помирает от страха. Разумеется, ничего подобного не может случиться в Москве в конце XX века…

Лера вскочила и схватила со стола сумочку.

– Ниночка, – сказала она, – я уйду пораньше.

– Вы же хотели со мной статью просмотреть.

– Завтра, Нина, завтра.

– Если кто будет звонить, что сказать?

– Скажи, что меня в президиум вызвали.

Лера могла бы спросить адрес Сани у Ниночки, но делать этого не стала – с чего бы вдруг ей бросаться домой к лаборанту? Можно же кого-нибудь послать, если так приспичило. Взяла адрес в отделе кадров.

Такси поймала почти

сразу. Нет, все-таки идиот, полный идиот. А почему установка в полном порядке? Весь день сегодня гоняли – хоть бы что.

Дверь открыла маленькая заморенная женщина со строгими глазами и вьющимися, как у Сани, каштановыми волосами.

– Простите, здесь живет Александр Добряк?

– Что еще? – воскликнула женщина. – Что еще случилось?

– Ничего. – Лера старалась унять дрожь сердца. – Он дома?

– Сани нет.

Голос женщины был трагичен.

– Как так нет?..

Нужно было куда-нибудь сесть, не падать же в обморок на лестнице… Но женщина стояла, загораживая дверь, и не собиралась впускать Леру в квартиру.

Лера попыталась сглотнуть комок в горле.

– Как это случилось? – спросила она.

– Он позавчера пришел с работы… – начала женщина, и тут снизу послышалось сдавленное:

– Ах!

Лера быстро обернулась.

Саня, вернее, некто, одетый как Саня и ростом схожий с Саней, пытался, прикрывая руками лицо, извернуться и скрыться с глаз.

– Добряк! – воскликнула Лера. – Иди сюда.

Нет, это был не Добряк. Это было жалкое подобие Добряка. Потому что все краски тела, вся его мощь сконцентрировалась в малиновой, раздувшейся впятеро щеке. Глаз закрылся, рот был перекошен в односторонней ухмылке. Это был фантастический, невероятный флюс.

– Я от врача, – прошепелявил Саня. – Они его вырвали. Завтра пройдет. Честное слово, пройдет. Я думал, обойдется…

– Почему ты не попросил мать позвонить на работу?

– Я только что звонил. По дороге от врача позвонил. Ну буквально десять минут назад.

– А вчера?

– Вчера я думал…

– Добряк, – сказала Лера, – от флюса не умирают.

– Как сказать, – прошипел Саня. – В истории зафиксированы такие случаи.

– Ты думал, что обречен?

– Да. И не было смысла звонить на работу, чтобы приглашать друзей на предстоящие похороны… – Он постарался улыбнуться, но, видно, тут ему стало больно, и крупная слеза потекла по малиновой щеке. Женщина в дверях тоже заплакала.

– Постой-ка, – сказала тут Лера. – У тебя когда зуб заболел?

– Позавчера утром. Только не очень сильно.

– И ты фотографировался уже с флюсом?

– Ну, это был флюсенок, вы даже не заметили.

– Но ведь установка заметила! Представляешь, что ты наделал? Каково было ей высчитывать твое будущее, если она знала, что уже через день ты на человека не будешь похож. Это же наше счастье, что она от такого усилия не взорвалась.

– Правильно, – согласился Саня, пропуская Леру в прихожую. – Ведь таких людей не бывает.