Обращение. Теоретические проблемы
Шрифт:
Не дожидаясь ответа, я просто прошел дальше по коридору — вместе с адъютантом и пистолетом в кармане.
И мой расчет оказался верным: они не рискнули, никто из эсесовцев не рискнул остановить Гиммлера.
Это придало мне уверенности в себе. Неужели и правда я могу творить, что хочу? Вот так просто? Выходит, что я зря переживал. Гитлер построил свой Рейх таким образом, что все было завязано на него лично, что ни один немец и шагу не мог ступить без его приказа. Теперь Гитлер вышел из строя — и немцы не знали, что им делать. В такой ситуации, у кого будет больше дерзости
Возле палаты, где оперировали Гитлера, стоял десяток автоматчиков, из того же гитлеровского Лейб-Штандарта. А еще тут же был Борман, он как раз говорил с врачом.
— Операция займет пару часов, рейхсляйтер, — докладывал доктор, пожилой и явно опытный хирург, — Горе нам, но обнадежить вас не могу. Череп пробит, его осколки попали в мозг. Так что исход совершенно непредсказуем. Фюрер может поправиться. А может впасть в кому. Или умереть. Или…
Доктор испугался и замолчал.
— Продолжайте, мой друг, — ласково произнес Борман, — Говорите, как есть. Речь идет о здоровье фюрера.
Доктор еще помялся и только потом выдал:
— Ну в общем… У фюрера могут возникнуть проблемы ментального характера. Мы не знаем, насколько поврежден его мозг.
Врач побледнел, его лоб покрылся испариной. Он сейчас выглядел, как человек, совершивший святотатство, как мусульманин, которого заставили съесть кусок свинины и запить водкой. Мыслимое ли дело — предполагать, что фюрер станет дегенератом? Гитлер был для них живым божеством, и слова врача звучали, как богохульство. Хотя я мог над этими словами только мысленно посмеяться. Можно подумать, что Гитлер не имел ментальных проблем до того, как стукнулся башкой о светильник!
— Я предполагаю, что фюрера отравили, — влез я в разговор с моим фирменным посланием германскому народу, — Вот почему он упал и стукнулся головой. Вы нашли яд?
Врач растерянно перевел взгляд на меня:
— Никак нет, рейхсфюрер. Боюсь, что сейчас нас занимает только проломленный череп фюрера. Все анализы придется отложить на потом. Если фюрер поправится.
— Поправится или нет, но анализы на яд провести необходимо, — потребовал я, — Враги Рейха будут наказаны за их злодеяния, даже если фюрер оставит нас. Гитлеризм — вечен. Он не умирает, даже вместе с Гитлером! Ясно?
Я, похоже, потихоньку становился хорошим оратором. Врач обреченно закивал, а вот Борман смотрел на меня удивленно — видимо, оригинальный Гиммлер красноречием никогда не славился. В отличие от меня. Я сам раньше никогда не замечал за собой мастерских речей, но с другой стороны, если подумать: я же все-таки сантехник, а сантехники известны как раз своим красноречием. И не только в плане матерной ругани. Все же сантехник должен уметь и успокоить человека в сложной ситуации, когда у него залило полквартиры или из унитаза льется через край, а еще сантехник должен уметь продать человеку свои услуги — например, замену прокладки, даже когда такая замена не требуется. Это наш хлеб.
Так что выходит, что я ораторским искусством вполне владел, в виду моей профессии, просто раньше не сознавал этого. А вот оригинальному
— Я буду лично присутствовать при операции, — заявил я, решительно направляясь к палате, где латали Гитлера.
Но на этот раз тактика тупого напора не прокатила — двое автоматчиков тут же заступили мне дорогу.
А доктор всплеснул руками:
— Невозможно, рейхсфюрер. Простите, но невозможно! Это сложнейшая операция, отвлечете врачей, и жизнь фюрера окажется под угрозой!
— А вдруг ваши врачи убьют фюрера? — парировал я, — Вдруг они — участники заговора против Гитлера? Нет, я лично буду охранять фюрера! Я не отойду от него ни на секунду.
«Пока его не прикончу» — добавил я про себя.
Но Борман уже взял меня под локоток:
— Нет нужды, партайгеноссе. Как видите, фюрера хорошо охраняют. И врачи тут в «Шарите» проверенные, как вам известно. Это же партийная клиника. Вы просто устали, мой друг, как и все мы. Пойдемте лучше выпьем кофе.
Вообще, предложение так себе. Гонять кофеи — это не то, чем я должен сейчас заниматься. Но я отлично понимал, что в эту палату меня никто не пустит. Автоматчики были настроены решительно, и Борман тоже против. Кроме того, Борман явно хотел со мной о чем-то поговорить. О чем-то серьезном, это было ясно по его тону.
А как я уже убедился: убить Гитлера недостаточно. Чтобы остановить войну и помочь нашим — мне нужно будет еще разобраться с Борманом. А как я с ним разберусь, если не выслушаю его? Это уже не говоря о том, что возможно мне как раз Бормана и нужно застрелить, а не Гитлера, который уже и так одной ногой в аду. Так что остаться с Борманом наедине — отличный вариант.
Я кивнул:
— Ладно, вы правы.
— Распорядитесь, чтобы нам принесли кофе и коньяку, — приказал Борман врачу, — И бутерброд у вас найдется? У меня от стресса всегда разыгрывается голод. Проблемы с поджелудочной, вы, как врач, должны понять меня.
— Я немедленно отдам распоряжения, рейхсляйтер, — заверил Бормана врач.
— Мне тоже бутерброд, — потребовал я, воспользовавшись ситуацией, — С колбасой. А лучше два.
Борман в очередной раз глянул на меня с предельным подозрением.
— Вы вроде были вегетарианцем, дружище.
— Это так. Но у меня желудок сводит от горя, когда с фюрером беда!
— Будем молиться, чтобы он поправился, — у Бормана на глазах выступили натуральные слезы.
Вместе с Борманом мы прошли дальше по коридору больницы, потом свернули в другой коридор, потом подошли к двери одной из палат.
— Ваш адъютант, конечно же, останется снаружи? — уточнил Борман.
— Останется.
Я согласился, ведь чтобы пристрелить Бормана — адъютант мне ни к чему.
Мы вошли, в просторной палате стояло несколько коек, больных и врачей тут не было, зато присутствовал эсэсовец, прямо как с пропагандистского плаката — высокий голубоглазый блондин. В петлицах у него было по тройному дубовому листку.
Увидев меня и рейхсляйтера, эсесовец браво отсалютовал.
Кроме него тут был еще один человек, он сидел на койке, но встал, когда мы вошли.