Обращенные
Шрифт:
— Это выглядело как «Последний бой Кастера»… [95] — я умолкаю. — Только сегодня закончил уборку.
— Угу, — говорит Роз, осматривая квартиру.
Еще одну ложь, которую я пытаюсь протолкнуть, разоблачают забавные безделушки, которые одолжил мне мой настоящий дом. Чего я этим добивался? Иллюзии того, что кто-то живет здесь чуть дольше пары часов. Старые вещи, обладающие своей личностью и призванные возместить явную новизну всего остального. Такова была идея. Но сейчас, окидывая взглядом это место. Все, что приходит в голову — это письмо с требованием выкупа.
95
Фильм 1936 г.
IKEA, IKEA, IKEA…
Эсэсовский кинжал времен Второй мировой.
«Sharper Image», «Sharper Image», «Sharper Image»… [96]
Мой постер с Белой Лугоши.
— Я вижу, — говорит Роз, запечатлевая в сознании это шизофреническое смешение старого и нового, которое я так старательно создавал.
Некоторое время молчит. Улыбается. Хмурится. Снова улыбается. Наконец…
— Ладно, — говорит она, принимая мое объяснение… но не стоит думать, что она на это купилась.
96
Сеть магазинов, специализирующихся на торговле необычными, в том числе дорогими предметами серийного производства (персональные охлаждающие устройства, массажные кресла, аудиотехника, инструменты и т. п.), выпускаемых в том числе под собственной торговой маркой. Основана в 1977 г.
Она просто стоит, сжимая двумя руками свою сумочку со всем более чем необходимым. Это — жест ожидания. Жест добровольного разоружения. Следующее движение — мое, и она всем телом говорит мне, что не оттолкнет меня.
Я должен поцеловать ее. Я должен взять ее нижнюю губу зубами и прикусить. О, она снова озирается. Смотрит в сторону. Позволяет мне атаковать исподтишка. Демонстрирует мне всю невероятную длину своей белой, очень белой шеи.
Но я не решаюсь. Почему в машине казалось, что это так просто?
— В общем… — я хлопаю в ладоши, заставляя ее вздрогнуть.
Роз оборачивается.
— Что? — в этом слове столько ожиданий, что оно кажется тяжелым.
— Тебе не кажется, что в этом городе чертовски грязно?
Вот что я говорю. Я только что это придумал.
— Извини? — переспрашивает Роз, одаривая меня именно тем взглядом, которого я заслуживаю — с учетом того, насколько тупым было последнее предложение.
— Грязно, — повторяю я. — Ты не чувствуешь, какая тут пыль?
За этим следует пантомима, изображающая омовение рук — почти в духе Питера Лорра, если вы помните старое кино. [97]
97
Питер Лорр (наст. имя Ладислав Лоуэнстайн, 1904–1964) — блестящий характерный актер с неподражаемой мимикой.
Роз начинает сверлить меня глазами.
— Слушай, — произносит она, — наверно, у меня от работы совсем крыша поехала.
— Нет, — не отступаю я, мотая головой, — нет, не в этом дело. Я…
Дело во мне. Я тону и пускаю пузыри. Медленно и верно.
— Да? — переспрашивает Роз.
— Я пытаюсь быть умным, — признаюсь я, внезапно очарованный мастерством, которым она вошла в мое положение. — Знаешь… остроумным…
— Или тупоумным?
— Ладно, — соглашаюсь я. — Тупоумным.
— А что тупого ты сказал?
Если вы бессмертны, в подобной ситуации вы не можете умереть на месте, и это весьма досадно.
— Прелестно, — говорит Роз, глядя туда, куда смотрю я.
Потом кладет два пальца мне под подбородок и заставляет чуть приподнять голову.
— Ну? — повторяет она.
И я просто выкладываю ей следующее.
— Душ, — говорю я. — Это было глупо и тупо — сделать так, что кому-нибудь из нас придется…
И слышу, как делаю ошибку.
— …принимать душ, — шепчу я, чувствуя, что полностью выдохся.
— Ха, — безжалостно отвечает Роз.
Она снова приподнимает мой подбородок, улыбаясь одной из своих хищных улыбок. И затем поворачивается. На одной пятке — как балерина. Как моя удача — наконец-то.
Она определяет направление и устремляется туда.
Ее сумочка — первая вещь, которая падает на пол. Затем лепестками опадает одежда — как осенние листья, как змеиная кожа. И тогда появляются руки на ее спине — навсегда стиснутые вместе, сине-зеленые на фоне ее белой, очень белой кожи.
Вот где начинается интимная сцена. И если бы это было кино, которое я видел еще мальчишкой, с этого момента камера потеряла бы интерес к людям, за которыми следила до сих пор. Люди поворачиваются друг к другу для первого взрослого поцелуя, и изображение становится расплывчатым. Вот тогда на экране появляется поезд, или водопад, или фейерверк, оставляя остальное на наше усмотрение… и оставляет нас в темноте, наедине с нашим воспаленным воображением.
Меня всегда бесило, когда камера так делала.
Но теперь я понимаю. Извините, но столкнувшись с необходимостью представить детальный отчет о том, что случилось между нами — Роз и мной — боюсь, что я должен умыть руки. Некоторые вещи выглядят неправильно, когда вы пишете о них от первого лица. Это звучит как кошмар, или хвастовство, или то и другое вместе. Плюс, если вы до сих пор не знаете, что происходит с людьми, когда они занимаются любовью, это не способ об этом узнать. А если уже знаете, то уже знаете, и я смогу сообщить вам не так уж много нового. Итак…
Глава 22. 32-В
— Мартин Джозеф Ковальски, — произносит Исузу — в ту секунду, когда я вхожу в дверь.
Вид у меня весьма потасканный. Прошел день и часть ночи, прежде чем я наконец-то перешагнул через этот порог. Очевидно, за это время я превратился в маленького мальчика, а Исузу освоила роль родительницы.
— Забыл, как телефон устроен?
Она стоит, скрестив руки на груди — вернее, почти-груди.
— Или бумажку с адресом потерял? — осведомляется она, постукивая ножкой.