Обратимость
Шрифт:
Залажу в ванну, резко задергиваю шторку и выдыхаю так громко, что меня, наверно, слышат соседи. Нужно срочно обсудить Сашин план, нужно что-то делать! Мы и так слишком долго топчемся на месте. Возможно, у папы не осталось времени. Вдруг он ранен, вдруг ему больно, вдруг он умирает, а я только и знаю, что думаю, думаю, думаю, и безрезультатно. Пора принимать решения, пора сдвигаться с мертвой точки! Но как это сделать, когда я понятия не имею, что предпринять? Голова пульсирует, словно один гигантский нерв. Хватаюсь за нее руками, сдавливаю виски и вновь зажмуриваюсь. Почему? Почему все именно так? Я не хочу жаловаться. Не хочу сетовать. Но ведь это несправедливо! За что венаторы
Вода достигает моих прижатых к груди колен, и тогда я устало откидываюсь назад, закрываю глаза и погружаюсь на самое дно. В бездну. Представляю, как сливаюсь с водой, становлюсь такой же прозрачной, невидимой. Мои нервы дрожат на пределе, губы стиснуты, дыхание задержано, и, оказывается, что прибывать в таком состоянии гораздо приятнее, чем быть на поверхности и думать, чувствовать, понимать. Может, Рувер был прав? Может, действительно, стоит просто отключиться, просто стать тем, кому невозможно причинить боль. И пусть у этого есть свои минусы. Везде так. Нет ничего идеального. Так чем же плох его метод?
Возможно, лишь тем, что этот метод – полное притворство.
Приподнимаюсь как раз в тот момент, когда в дверь ванной комнаты стучат. Испуганно вскидываю брови:
– Да?
– Хвостик, ты чай с сахаром пьешь?
Непроизвольно сжимаюсь, прикрывая руками тело, и рявкаю:
– Я сама себе сделаю.
– Что?
– Я сама себе сделаю.
– Тебя не слышно.
Пару раз глубоко вздыхаю. Ну, что ему нужно? Я же моюсь. Пусть уйдет! Откуда у Рувера этот встроенный радар? Почему он обращается ко мне именно тогда, когда я не хочу ему отвечать. Сдавшись, протираю руками лицо, понимая, что проще согласиться.
– Две ложки. – Вздыхаю. Так и ответ короче.
– Три?
– Две.
– Сколько?
– Господи, Рувер, мне две ложки сахара!
– Понятно.
– Внезапно дверь открывается, и я, наверно, дико верещу, потому что парень усмехается, - ты чего?
– С ума сошел?
– Смущенно прилипаю к задней стенке ванны, прижимаю к себе ноги и разъяренно хмурю лоб: клянусь, еще чуть-чуть и я навеки-вечные избавлюсь от этого человека. – Уходи!
– Я руки помыть.
– Помой на кухне!
– Зачем?
– Затем!
– Что ты бесишься? Не привыкла находиться в мужском обществе?
Я вспыхиваю, словно новогодняя елка. Краснею, багровею, синею и сквозь стиснутые зубы, отрезаю:
– Уходи.
– Так сколько тебе сахара? – Рувера явно забавляет данная ситуация. Даже сквозь шторку, я чувствую, как от него исходят волны сарказма и тонны излишней самоуверенности, будто то, что он делает безумно круто и жутко классно. – Ну, так что?
– Ты ведь услышал мой ответ.
– Допустим.
– Допустим, я не понимаю, что тобой движет. – Обижено прикусываю губу и горблюсь: зачем он так? Почему постоянно пытается выставить меня идиоткой? Если он не в курсе, я и так считаю себя последней предательницей, слабачкой и трусихой. Так что же ему нужно? Чего ему не хватает? – Ты еще здесь?
– А ты еще не передумала на счет записной книжки?
Удивляюсь странной смене разговора, разглядываю свое искаженное отражение в прозрачной воде и
– Нет.
– Почему? – голос парня становится серьезным. Это вновь сбивает с толку.
– Потому что у меня нет выбора. Я должна спасти папу.
– Он сам остался, а не ты его оставила. Вы могли сбежать вместе, но твой отец решил иначе. Так с какой стати теперь тебе отвечать за его поступки?
Неожиданно для себя усмехаюсь:
– У тебя странное мнение, Рувер.
– Оно обычное.
– В том, что моему папе сейчас грозит опасность, ты винишь его самого. И поверь, это уж очень странно, учитывая обстоятельства, приведшие к этому.
– Он сам решил рискнуть.
– Рискнуть ради меня.
– Ну, в этом уж точно не твоя заслуга, а заслуга его чувств. И уж, тем более, в этом нет никакой вины тех людей, чьи имена написаны в книжке.
Удивленно вскидываю брови. Меня переполняют поразительно антонимичные чувства. С одной стороны, я понимаю, насколько Рувер не прав, насколько он груб и бесчувственен. Бросить отца? Сослаться на то, что его чувства ко мне – его же проблемы? Но, с другой стороны, слышать от «немецкой речки» слова в защиту тех, кого он даже и не знает – как это понимать? Неужели в человеке могут смешаться настолько разные черты характера: милосердие и жестокость, доброта и злоба, забота и равнодушие. Может, Рувер сам еще не понимает – какой он, что ему ближе. Иначе как объяснить эти странные закономерности, которые он выдает день ото дня. Сначала нападает, потом пытается утешить. Сначала говорит, что я слабая, потом - что я способна на большее. Сначала пытается быть равнодушным, а затем, причиняет себе же боль, чтобы убедиться в обратном. Ну, и как же не запутаться? Как его понять?
– О чем ты думаешь? – вопрос сам срывается с моих губ.
Я растеряно моргаю, собираюсь забрать свои слова назад, как вдруг он говорит:
– О тебе.
Непроизвольно придвигаюсь ближе к бортику. Ответ парня настолько сильно сбивает меня с толку, что я покрываюсь гусиной кожей, напрягаюсь и ощущаю в груди горячее покалывание, будто чьи-то кулаки начинают усиленно биться о мои ребра.
– Обо мне?
– Да. Я думаю о том, что ты слишком юна, чтобы проходить через все это.
Ну, началось. Разочарованно отодвигаюсь назад, скрещиваю перед собой руки и, абсолютно позабыв о том, что я нахожусь в ванной, что я голая, что вообще данный разговор – бред сумасшедшего – отрезаю:
– Да, что ты говоришь.
– Считаешь иначе?
– Я не понимаю, с чего тебя вообще заботит мой возраст.
– Меня не заботит твой возраст, - грубо отвечает Рувер. – Меня заботит то, что тебе придется пройти через огромное количество проблем, бед, возможно, потерь. И ради чего? Какой нас ждет финал? Мы не знаем, будет ли завтра, и все равно упрямо упускаем сегодня. Посвящаем свою жизнь погоне, борьбе, переживаниям, и абсолютно забываем про саму жизнь. Ты сидишь в ванной и, наверняка, думаешь о том, как бы спасти отца, как исправить ошибки, как избежать боли. Но боль всегда будет нашей тенью, потому что именно рядом с нами есть много свободного места. А плохое, как известно, быстро цепляется за эту пустоту. Мы отстраняемся, отталкиваем людей, становимся одинокими, и страдания талантливо находят эти дыры, наглухо забивая их своей невыносимостью. И выходит так, что ища спасения, мы лишь сильнее от него отдаляемся. Так что, да, - он прерывается, чтобы вздохнуть, и я благодарна ему за эту остановку: мне тоже нечем дышать, - меня заботит то, что ты еще совсем юна. Ведь сейчас тебе предстоит проститься со всем, что в твоей жизни было, при том, что в твоей жизни практически ничего еще и не было.