Обратимость
Шрифт:
Никка отходит от окна, испуганно расправляет плечи и пронзает меня тяжелым взглядом.
– Ты, - она выплевывает это, будто ругательство. Подается вперед, растопыривает пальцы и рычит, будто дикое животное, - это ты им нужна! Ты!
– Никка, я…
Но подруга не слушает. Она резко приближается ко мне, хватает за горло и отталкивает в сторону. К счастью, я не теряю равновесие.
– Они пытали меня, они хотели узнать о тебе все! – Карие глаза Вероники наполняются слезами. Она тут же смахивает их, выпрямляется и восклицает, - это твоя вина.
–
– Какой сейчас месяц?
– Что?
– Просто ответь!
– Октябрь.
– Прошло уже пять месяцев, - ошарашенно шепчет Никка. Она распахивает глаза, делает несколько шагов назад и ударяется спиной о стену, - пять. Что же с моей мамой? А с отцом?
– Пять месяцев? – хватаюсь ладонью за рот. – Боже мой. Они держали тебя так долго?
– Они не просто меня держали! Они хотели узнать о тебе. Они спрашивали. И пытали. И водили на процедуры, и…
Я отворачиваюсь. Не могу этого видеть. Мне вдруг становится трудно дышать. Хватаюсь пальцами за горло, отхожу в сторону и крепко зажмуриваюсь: как же так. Почему? Зачем они это делают? Я ведь даже не подозревала об их существовании, а они в это время пытали мою подругу. Какой кошмар.
– Я просила их остановиться, - мямлит Вероника и медленно скатывается по стене вниз, на пол, - но они не слушали. Они все спрашивали, говорили, ты иная, ты приносишь беды. Они хотели тебя убить. Но за что?
Вновь смотрю на Никку и не верю своим ушам. Она не знает? Не знает об Андрее? Мои колени подкашиваются.
– Что же ты такое сделала? – хрипит не своим голосом подруга. – Что ты натворила?
– Эти люди рассказали тебе обо мне?
Никка складывает на груди трясущиеся руки, и я вспоминаю, как она делала нечто подобное, когда злилась или хотела поспорить.
– Знаешь, они были не особо разговорчивы. В основном, говорила я.
– И что ты говорила?
– Просила прекратить.
– Боже, Никка, я, правда, ничего не знала! Я сама относительно недавно стала частью этого мира, этого ужаса. Мне так жаль. Прости.
Подруга отворачивается. Мы сидим друг напротив друга. Я разглядываю ее черные, почти угольные волосы, изучаю костлявые плечи, торчащие локти. Что же они с ней сделали? Никка всегда была такой живой. Такой фигуристой и здоровой. А сейчас ее кожа сероватого цвета. Она исцарапана и покрыта шрамами, будто пытали ее вовсе не пять месяцев. А всю жизнь.
– Я приехала к Андрею, - шепчет Вероника. Она вновь смахивает с лица слезы. – На кладбище они меня и нашли.
– Ты пыталась сбежать?
– Аня, - наконец, она смотрит мне прямо в глаза, - я даже сбилась со счета дней, забыла, как говорить, как дышать нормально. О каком побеге могла идти речь? Я просто смирилась со своей смертью.
– Нет. – Качаю головой. Мне больно слышать такое. – Не говори так.
– А как иначе, когда тебя каждый день разрезают на кусочки? А знаешь их самый изощренный метод пытки?
– Мне очень…, - девушка дергается, - жаль.
Рука промахивается. Я касаюсь пустоты и крепко стискиваю зубы. Что в такое ситуации нужно пообещать? Как извиниться? Я смотрю на подругу, но вижу лишь испуганное, загнанное в угол животное.
– Тебя нужно отправить домой.
– Куда домой? – сквозь слезы ревет Никка. – Ты меня видела? Ты меня видишь? – Она грубо хватает меня за плечи и с силой стискивает их в своих тонких пальцах. Трясет. Сжимает. – Как можно жить дальше после такого? Как можно вернуться к родителям? Как спать по ночам и ходить по улице, если я больше ничего не слышу, кроме оглушающего звука капающей воды?
– Мы что-нибудь придумаем.
– Что? Что ты придумаешь? Это ты виновата! Это из-за тебя они меня схватили!
Вероника резко выпускает мои плечи, закрывает ладонями лицо и содрогается от плача. Ее покачивает из стороны в сторону, будто тростинку, и мне так жутко хочется обнять ее, что я ощущаю дискомфорт физически. Ощущаю тягу. Смотрю на некогда лучшую подругу и еле сдерживаю слезы.
– Никка…
– Замолчи!
– Прошу тебя, не плачь, - я понимаю абсурдность своей просьбы. Пытаюсь убрать от лица ее руки, но она не поддается. – Я сделаю все, чтобы они поплатились за это. Я обещаю.
– Но что ты можешь? На что ты вообще способна?
– На многое.
Мой голос вновь тверд и непоколебим. Я вспоминаю, как разрушила здание, как убила десятки человек и в очередной раз не чувствую сожаления. О каком милосердии или справедливости может идти речь, когда венаторы вытворяют подобное? Вдобавок, у них мой отец. Неужели они и его пытают? Неужели и он станет таким же, превратится из уверенного, живого человека в испуганного, раненного, заикающегося мальчишку? Если он вообще выживет.
– Эй, - я решительно приподнимаю трясущийся подбородок девушки и говорю, - я не дам тебя в обиду.
– Уже поздно пытаться что-то исправить.
– Нет. Никогда не поздно. Главное – ты жива. Ты здесь. И теперь дело за мной.
– Кого ты обманываешь, Аня? Ты ведь и мухи не обидишь.
Я бы усмехнулась, если бы Никка не ошибалась так катастрофически. Знает ли она о том, что перед ней сидит убийца ее любимого человека? Хватило бы ей смерти лишь венаторов, или она бы с радостью заказала на блюде и мою голову? Что ж. Судить ее за это было бы глупо. Я бы поступила аналогично.