Обратная перспектива
Шрифт:
— Не Плющик, а Константин Дмитриевич, — нахмурилась Снежана.
— Ну, да. Вот я и говорю, Дмитрич, эти козлы только порочат славное звание провинциалов…
— Со свиданьицем, — Плющ поднял стакан. — Снежана, ты будешь?
— Я — потом, как-нибудь. Голова разболелась. Пойду, прилягу.
— С Богом, — одобрил Константин Дмитриевич. — Ну, так что у нас с провинциалами?
— Я так понимаю, Дмитрич, что провинция — это духовная целина, которая кормит столицу… Это кровеносная система, которая…
Плющ вышел и вернулся с маленьким зеркальцем.
— Смотри сюда,
Он отложил зеркальце и печально выпил.
— Дожили. Кимры ему провинция. Провинция, Лелеев, это Одесса, или Флоренция. Провинциальнее Одессы может быть только Питер.
— Именно Питер. Мой предок, князь Лелеев…
— Твой предок обосрался первым и сдал всех этим…кагебешникам.
— Как ты можешь так говорить, — задохнулся Лелеев. — Его ж наказали!
— И правильно! Что ему за это, премию выписывать? Тринадцатую зарплату?
Вошла встревоженная Снежана, села за стол.
— Ребята, охренели?
— Да, Снежаночка. Извини, князь. — Плющ приподнялся и пожал Лелееву предплечье.
— Наливай, — сказала Снежана, — за всё хорошее. Скажи мне, Лелеев, куда Паша подевался? Уже месяц, как…
— Неужто Пашу вспомнили, — раздался голос, и все обернулись. В дверях стоял мужик лет сорока пяти, в джинсовом костюме.
— О, Пашечка, — Плющ встал, приобнял гостя и повёл его к столу.
Из всех своих посетителей Константин Дмитриевич по-настоящему уважал только Пашу. Нормальный, можно сказать, провинциал, работяга без понтов, роет колодцы по деревням, неплохо зарабатывает. Жена, дочка. От нежности к нему, а скорее, к причерноморским степям, где довелось незаметно для себя обмелеть и испариться, Плющ называл Пашу Криницей.
Паша рассказал, что был на халтуре, вырыл три колодца и теперь свободен до осени, а осенью — в сорока километрах отсюда, в глуши, в бездорожье нужно вырыть одному безрукому. Только кольца нужно завозить в августе, там трактора застревают — только так…
— Как безрукому, совсем?
— Да нет, — улыбнулся Паша, — руки вроде бы есть. Только, говорят, растут из задницы.
— Вот бы посмотреть, как он воду будет доставать, — засмеялся Плющ.
— Ты бы ему, Криница, приспособление какое сделал…
Глава третья
1
Колодец был полон, на поверхности горбилась спина рыхлой льдины. Карл пнул её лопатой. Спина недовольно заворочалась.
Воду надо выкачивать всю и, желательно, несколько раз. Вода, побывавшая в твёрдом состоянии, химического состава, конечно, не меняет — те же H2O, но меняются её психические, а главное, моральные качества. Добро ещё на реке, или в ложбине, — она не забывает, замёрзнув, запаха солнца и земли, она просто впадает в анабиоз, вмерзает в самоё себя вместе с лягушкой.
Но в колодце, во тьме, что она может помнить, даже не замёрзнув? Запах осклизлого заплесневевшего сруба, земли, натекающей грязью сквозь прорехи меж прогнивших брёвен, трупы червей и неосторожных
Карл усмехнулся: что, если эту туфту предложить, скажем, Маргариткам. Округлят глаза:
— Да, да, мы об этом читали!
Он закрепил насос над самым дном и включил. Из глубины раздался высокий звук дальней моторной лодки. Вода, видимо, всё-таки что-то вспомнила. Вокруг шланга завибрировали мелкие морщинки, разбежались серым муаром. Карл сунул конец шланга в бочку и посмотрел на часы.
Недели через две к берегу на Старой Деревне, где клюёт хорошая краснопёрка, попадается подлещик, подойти будет трудно, — толстые жилистые травы станут выше головы, а если подойдёшь всё-таки, да вытопчешь полянку — всё равно не закинешь: выпрет из воды яркая осока, закачается густая треста, утильник по-здешнему.
Казалось бы, ну и что? Зайди по пояс и выкоси, хочешь — дорожку, а хочешь — лужайку, да прикорми, и таскай себе… Это можно, если живёшь здесь постоянно. А так — уедешь, и завтра придёт белотелый умелец, опарыш во вьетнамках, с полотенцем на шее, сядет на складной стульчик. Поплавок шевельнётся, медленно ляжет, полежит неподвижно, — тут важно не спешить, — и пойдёт против течения, ускоряясь…Ну и что? Жалко, что ли? Да нет, пожалуйста, пусть ловит. Хотя, жалко, конечно. И ещё как… Вот если бы пришёл пацан какой-нибудь, или старик… Где ж ты видал в деревне пацанов, которые ходят на рыбалку? А старики баловством не занимаются, — Славка, вон, кроме сетки ничего не признаёт. Живи здесь, кто мешает…
От этого диалога внезапно стало жарко. Карл снял майку и вытер лицо. Выключить насос, пусть остынет… Всё-таки, Борисыч, лучше всего тебе удаются ремарки.
2
Видение красивой, постоянной, едва ли не вечной жизни появилось лет пятнадцать назад, постояло над деревней яркой, с протуберанцами, летающей тарелкой, и в одночасье завалилось за горизонт.
Ранним утром по лугу, вспугивая жаворонков, бродили три человека. Молодой атлет катил тачку, впереди с ломом шёл его отец, синеглазый и крепкий, рядом с сыном шла Большая Людмила. Они собирали валуны под фундамент, строили дом. И вскоре…
Большая коричневая корова улыбалась, сияла вычищенными зубами. Тёлка тёрлась о её бедро растущими рожками, кокетливо поглядывая снизу. Белые козы трясли бюргерскими щеками. В хлеву пахло ромашкой и зверобоем. Петух, похожий на фазана, похаживал туда и обратно перед строем воспитанных кур.
Тем летом стояла долгая засуха. В пыльном небе с утра до вечера дремал коршун, коростель в зарослях побелевшего иван-чая хрипел из последних сил пересохшим горлом. Дачники лежали на воде лицом вниз, как утопленники, едва шевеля раскинутыми плавниками, раздувая загорелые жабры. Деревенский колодец мелел с каждым днём. Воды хватало только на главное — еду приготовить, чай вскипятить. Вода была рыжая, как небо, нужно было ждать несколько часов, пока она отстоится.