Обратная связь (с иллюстрациями)

Грешнов Михаил Николаевич

В черной пустоте вырисовывался бок громадного животного. Бурая шерсть висела клочьями, как омертвевшая кедровая хвоя. Часть кожи и мяса была сгрызена, виднелось обглоданное ребро… В глубине угадывались очертания еще большего зверя. Но внимание друзей было приковано к ране: из нее — невероятно! — крупными, как горошины, каплями сочилась густая кровь!

— Ехать надо сейчас же, — говорит Борис, стряхивая с одежды снег. — Немедленно!

Побывав в пещере, они еще не могли прийти в себя. Перед глазами — полутьма, и в ней, как гора, зверь, привалившийся боком к скале, с опущенным хоботом и закрытыми глазами. Это кажется, что он прислонился к скале, — ребята все осмотрели. Животное стоит, опершись на четыре ноги, толстых, как стволы двадцатилетних сосен,

хобот развернут, глаза закрыты. Кажется, что животное дремлет, может вдруг свернуть и развернуть хобот. Туша не тронута. Первому, попавшему собакам на завтрак, не повезло: мясо и шкура на левом боку у него содраны. Второй исполин — как живой, подойти к нему жутко. Мертвый? Замороженный… Под пальцами ощущалась грубость и в то же время эластичность кожи, холодной, как лед, но не мерзлой, — она подавалась под пальцами, хотя, прикасаясь, каждый чувствовал мурашки, бежавшие по спине… И не потому, что в пещере холодно. Гораздо теплей, чем снаружи: воздух, проникая сквозь отверстие, оседал на полу легким прозрачным снежком.

Прежде всего надо было закрыть дыру. Животное сохранилось в постоянной температуре. Отверстие заделали парусиной, завалили снегом.

— Случай необычайный! — Василий согласен с Борисом. — Надо ехать немедля.

— До Среднеколымска пять дней пути. Возьми обе упряжки, езжай, Вася, поднимай всех!

Завтрак друзья завершают молча, каждый обдумывает свое.

Так же молча запрягают в нарты упряжки — одну за другой. Нарты Василий берет одни. Грузит корм для собак, продукты — ничего лишнего, — и через минуту видна лишь черная точка в вихревом снежном облаке.

Борис садится к костру. Находка действительно необычна. Встречались кости, бивни, останки с шерстью и кожей. Но такой удачи не знал никто. Если б не собаки, — два целых, так бы и сказал — живых мамонта! Это странное ощущение, что они живые, овладело Борисом с первого взгляда, когда он увидел капли черной крови: животное в спячке, в анабиозе!

Память услужливо развертывает все, что Борис читал об анабиозе: биологические процессы замедленны. Отсутствуют внешние признаки жизни. Наблюдается при вмерзании в лед небольших организмов — инфузорий, насекомых. П.И.Бахметьев открыл закономерность анабиоза, когда нет полного промерзания организма и тканевые жидкости остаются при низких температурах в переохлажденном, но жидком состоянии. Здесь то же самое! Борис вспоминает мамонтов, чувствует, как от волнения подкатывает к горлу комок. «То же самое!..» — повторяет он. И смеется сам над собой: там инфузории, здесь гора, зверь! Куда ни заведет фантазия!..

И все-таки не фантазия! Он сам чувствовал, видел: живые!..

Порыв погас в душе так же быстро, как и возник: сколько могли быть во льду в лабораторных условиях несчастные инфузории? Неделю, месяц? А тут — пятьдесят тысяч лет! Можно ли сравнивать?..

Можно или нельзя, а перед глазами опущенный хобот зверя, закрытые глаза — спит!

Борис был человеком, в котором тесно переплелись мечта и практика, фантазия и дело. С детства он рвался в Арктику, к полярным сияниям, к подвигам. Окончив геологический факультет, уехал с товарищами на Омолон, приток Колымы. Правда, не все оказалось здесь подвигом, было много простой черной работы, но и немало романтики в этих просторах, снегах. А главное — люди! Какие сердца, характеры!.. Повстречался с Василием. Они сразу нашли друг друга. Василий тоже романтик, но другого склада: трезвый, умеющий рассчитывать наперед, он удивительно гармонировал с порывистым фантазером Борисом, умел остановить товарища вовремя, умел и поставить настоящую увлекательную задачу.

То, что они пустились в зимний рейс, — мысль Василия. Лето на Колыме коротко. Со своей группой они прошли немало. Но сделать обоим хотелось больше. Вот почему, испестрив карту значками, которые скрывали тысячи нежданных возможностей, они решили вернуться к этим местам зимой. Выход лантанидов на Колыме, на который они наткнулись осенью, перед самыми снегопадами, взволновал друзей богатством редкоземельных элементов — именно тем, в поисках

чего они рыскали по тайге и тундре все лето. И тут открытие под зиму!.. С большим трудом удалось договориться об экспедиции с начальством георазведки, и в этом заслуга Василия. Борис отбирал оборудование. До хрипоты спорил с Гараниным, заместителем начальника базы: «Оборудование нужно самое лучшее, Павел Андреевич! Церий, рубидий — с плохими приборами они ускользнут, как вода между пальцами!..» Гаранин, мужик скуповатый, но грамотный, приборы давал. «Пиши расписку», — требовал за особенно ценные, с деталями из платины и иридия. Борис писал, заверял, что ничего не испортит. «Рацию дам через десять дней, — обещал Гаранин, — аккумуляторы на зарядке». Но кто согласится ждать, если начальство в любой момент может раздумать и отменить экспедицию?.. Согласовав маршрут и надавав обещаний, что в сторону не отойдут ни на шаг, — «В случае чего, где вас искать?..» — вполне резонно ставили им вопрос, — Борис и Василий вырвались из-под опеки начальства.

Это был хороший поход: костры, охота, дневник… Надежды друзей оправдались: они открыли торит… Мало ли еще что открыли? А сейчас за спиной целый окоченевший мамонт. Его надо только оживить. На миг Борис останавливается, будто споткнувшись на слове: «Оживить? Он сказал — оживить?» Что-то в этом слове еще за пределами мысли, но Борис поражен как громом:

— Оживить!..

Опыты на рыбах, летучих мышах показывали возможность оживления! Даже когда было поверхностное обмерзание. Борис вспоминает эластичную кожу мамонтов, холодную, как лед, но не лед! Хочется еще потрогать ее.

— Как оживить? — Борис ударяет кулаком по ладони. — Как?..

Он хоть сейчас готов оживить. Только бы знать, как это сделать.

Ночь наползает неторопливо. Поднялась луна, огромная, оловянная… Мороз, холода жмут нещадно. Борис подбрасывает в огонь сучья, пламя взмывает выше, пляшет, волнуется. Это помогает думать. О том же — как оживить мамонта.

В тишине слышатся отчетливые шаги. Борис поднимает голову: кто сейчас может быть? Пешком?.. Может быть, это кажется?.. За костром темнота и ночь. И луна — лишняя, как пуговица, пришитая к небосводу.

Шаги слышатся явственнее. Тишина такая, что не поймешь, близко шаги или за километр от костра. Кто это может быть?.. Кругом ни жилья, ни человека. Шаги — уже вот они.

— Кто идет? — спрашивает Борис.

Слышно натруженное дыхание человека. Борис вскакивает и почти сталкивается с Василием.

— Борис… — тяжело опускается тот у огня.

Без рукавиц, обледенелый по шею, Василий кажется призраком.

— Там… полынья, — говорит он. — Влетели с разбегу. И сразу — под лед: собаки, нарты. Сам тоже. Если бы не вмерзшее корневище…

Василий с отчаянием смотрит в лицо Бориса.

— Двести километров пути, — говорит он. — Без ружья, без спичек…

— Ладно! — Борис понял товарища. Достает спальный мешок, белье. — Не пропадем…

Помогает Василию раздеться, трет ему посиневшие ноги. О подробностях не расспрашивает — не надо. Потом они сидят у костра, Василий пьет чай. Борис охотно поделился бы с другом мыслями о мамонтах, о том, что они живы. Но Василию нужен покой.

Ложатся молча. Василий засыпает сразу. Борис думает, каким сложным и трудным будет завтрашний день. «Оживить мамонта…» И тот же злющий вопрос: «Как?..» Борис долго возится, не в силах уснуть. Перед глазами — пещера, собаки, синее крымское море. «Почему море, — думает Борис, — когда кругом мамонты, мамонты… Один, — считает он, — другой, третий…», — пока сон не овладевает им.

Разговор между друзьями происходит утром, за завтраком.

— Пешком по апрельскому снегу, — говорит Борис, — десять-двенадцать дней. Наступит весна — мамонта не убережешь…

Василий кивает: не убережешь.

— Рисковать мы не вправе, — Борис решительно поднимает глаза, — мамонта надо оживить.

Василий не доносит кружку до рта. Что он, Борис, сошел с ума? Оживить мамонта?..

Но взгляд Бориса тверд, слово продумано. И первое, что срывается с губ Василия, — тот же вопрос:

— Как?..