Обратная теорема
Шрифт:
Но дверь открывается без вопроса. «Все равно», – мелькает мысль у того, кто за ней… Короткий взмах рукой. Недоуменный, полный боли взгляд Назарова, стук тела, падающего на пол.
Нож – в чехольчик, припасенный заранее. Руки должны быть чистыми. Взгляд на тело. Не шевелится Назаров. Кончились его размышления, кончилась никому не нужная жизнь, которую он истратил вхолостую, гоняясь за золотым миражем. А теперь вот над его телом стоит второй, которому тоже видится золотой мираж.
Три часа сорок одна минута… Убийца перешагивает через неподвижное
– Привет, Галочка, как живется? – бодро говорит убийца. – А мы уже готовы… Звони клиенту… Выезжаем…
Он кладет трубку на рычаг. Ждет. Бежит секундная стрелка по циферблату, нервы напряжены до предела. Звонок. Убийца засовывает в рот вынутый из кармана кусок хлебного мякиша, глухо говорит в трубку:
– Назаров у телефона… Спасибо, буду ждать на улице.
Вчера вечером он тем же голосом заказал от имени Назарова такси.
Три часа сорок пять минут… Быстро ходит убийца по комнатам. Аквариум – вдребезги. «Только бы не забрызгаться». Коробку – аккуратно к выходу. Пусть постоит рядом с трупом. Книги с полки – на кровать. «Лучше гореть будет». Из платяного шкафа извлекается чемоданчик, небрежно ставится на стол. «Чего в него покидать? Ага, рубашку, еще что?» Взгляд на пиджак: «Не забыть про билет. Где он его держит? Здесь? Ага. На-ка тебе до Сочи. А этот куда? В Курск? На кой черт он собрался в Курск? Так куда же его деть? Да пусть горит… Теперь канистру». Жирной струей льется керосин на кровать, на книги, на пол. Чиркает спичка. Дверь на замок, коробку с деньгами – на крышу уборной. «Никто не допрет. Возьмем потом».
Три часа сорок девять минут… Теперь скорей к машине: «Нож? А, хоть так». Удар каблуком, орудие убийства исчезает в земле. Пустынна Тополевская, спит улица. Только старик Комаров, прижавшись к забору, пялит свои изумленные стекляшки на человека, спрятавшего что-то на крыше уборной. Он еще думает, что это Назаров прячет: трудно в предрассветной тьме различить человека. Он еще думает, не двигаясь с места, а к дому уже подъезжает такси. Шофер', девять минут назад включивший радио, болтает с диспетчером.
Четыре часа… «Слушай, Галя, дом-то горит…» Четыре часа… Инсценировка окончена…
– Так, – говорит Шухов. – Вы предупредили вахтера гаража, чтобы он разбудил вас без двадцати четыре. С вечера подвели часы. И фактически встали в три часа тридцать минут. Как вам удалось обмануть вахтера?
– А у него не было часов. Он по моим будил.
– Затем вы сделали вид, что звоните диспетчеру. На самом же деле позвонили только из квартиры убитого. Точно без двадцати четыре?
– Может, с минуту разница была.
– Признаете ли вы, Загоруйко, что, готовя преступление, вы рассчитывали свалить вину за убийство на Мокееву?
– Не все ли равно? – глухо отвечает Загоруйко. – Мне алиби было нужно.
– Вы следили за Мокеевой? За Назаровым?
– Да. Знал, что они уезжать собираются.
На стол ложится фотография. Два улыбающихся лица.
– Когда познакомились с Ивановым?
– В конце февраля. В Ялте. Он узнал, что я собираюсь работать в этом городе, и стал меня уговаривать.
– Вы знали, что за птица Иванов?
Знал ли он? Догадывался сперва. Но он и сам готов был стать такой же птицей. Он очень хотел красиво пожить. «Надоело крутить баранку», – пожаловался как-то Иванову. Тот пьяно вытаращил глаза: «А хочешь помогу?» – «Как?» – «Добрый я теперь стал, – сказал Иванов. – Постарел, подобрел, руки слабнут. А то я бы тебе показал кукиш в кармане». Он захохотал. Потом резко оборвал смех. «Вот так. Я тебе подскажу, как золотую рыбку поймать». На другой день, уже трезвый, Иванов продолжил разговор: «Куманька одного знаю. Видел я, как он аквариум чистил. Адресок его долго доставать пришлось. Сотню писем, наверное, по стране пустил, фронтовым дружком представлялся. Очень уж крепко он в печенки мне въелся. Съездил недавно туда, посмотрел: живет куманек. Походил я возле дома, поприкидывал, как мне лучше его за жабры взять. И совсем было надумал, как деньги взять, да несчастье со мной случилось: сердечный приступ в гостинице приключился, в больницу лег. Вот и пришлось отложить операцию. А теперь ты мне нужен. Не бойся. Выпотрошить его раз плюнуть. Будет молчать. А это самое главное».
– Опасно, – сказал Загоруйко.
– Брось. Я тебе подскажу, как оформить. Мозги у меня, слава богу, работают. Только не вздумай отрываться. Влипнешь.
В марте этот разговор был. А в апреле умер Иванов. Инфаркт. И слова его оказались пророческими. Влип Загоруйко. Соблазнил его легкий куш, заворожила золотая мечта, затуманила. На мокрое дело пошел.
Шухов ведет допрос. В протокол ложатся слова, складываются в скупые фразы. Где-то на Тополевской бродит старик Комаров. Жалко старику, что не узнал даже, какие вещи в коробке на уборной лежали. Большой цены, наверное, раз человек на убийство решился. Жалко старику: могли ведь и ему достаться. Страшно старику: чуть не попался на крючок. И жалко и страшно. Бродит призраком по двору в пиджаке своем несуразном, в зеленой широкополой шляпе, шевелит губами, шепчет. А что шепчет, не разобрать.
Шухов ведет допрос. Первый допрос убийцы. Будут еще. Но главное уже ясно. За окном встает осенний неяркий рассвет. Подступает усталость. Надо кончать. Кожохин собирает бумаги. Говорит задумчиво:
– Одного мы так и не узнаем.
– Чего же? – лениво откликается Шухов.
– Да вот: зачем Назаров в Курск собирался?
– А к чему нам это?
– Для полноты картины.
– Ну, она и так ясна. Просто Назарову надо было на время оторваться от Лизы, чтобы деньги вынуть из аквариума. Он и надумал в Курск поехать. Не к Иванову же в гости он собирался.
– А может, и он Иванова искал?
– Ну, это ты уж слишком. А я спать хочу. Хватит умствовать. Пошли, что ли?
– Пошли, – сказал Кожохин. – Я тоже не прочь вздремнуть часиков двенадцать.