Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси

Черепнин Лев Владимирович

«Незванные» гости приезжали к монастырским крестьянам на «пиры» и «братчины» в те дни, когда в селах и деревнях, в которых они жили, отмечались какие-либо «праздники» [1043] . Весьма вероятно, что в определенные праздники в тех или иных сельских местностях происходили и торги, в связи с чем там скоплялось много народа. Согласно указаниям жалованных грамот, можно думать, что этот народ собирался не из одних ближних, но также и из сравнительно отдаленных мест. Источники говорят не только о «приходе», но и о «приезде» разных людей на «пиры» и «братчины», о том, что приезжие оставались после пиршеств на «ночлег» у хозяев [1044] . « Пиры» и « братчины» — это, очевидно, представляющие собой пережитки языческого культа коллективные торжественные собрания, во время которых съехавшиеся угощались за праздничным столом. В то же время можно думать, что такие собрания представляли собой примитивные формы организации местного сельского населения. В этих формах проявлялась деятельность сельской крестьянской общины. Во время «пиров» и «братчин» могли обсуждаться крестьянские нужды, решаться мирские дела. «Пиры» и «братчины» были одним из средств сплочения крестьянства в условиях их разобщенности по отдельным, мало связанным еще между собой селениям, разбросанным на огромной территории аграрной страны.

1043

Там

же, стр. 237, № 327.

1044

Там же, стр. 225, № 315; стр. 220, № 309.

Кто же бывал на «пирах» и «братчинах» в качестве «незванных» гостей? Разные люди. Во-первых, представители княжеской администрации — тиуны, доводчики [1045] , кто-либо из лиц, принадлежащих к персоналу наместников и волостелей [1046] . Такие посетители были, конечно, весьма нежелательны для крестьян. Поэтому содержащееся в княжеских жалованных грамотах (в соответствии с челобитьями землевладельцев) запрещение подобным людям приезжать на «пиры» и «братчины» к их вотчинным крестьянам отвечало интересам последних. Столь же нежелательными для крестьян посетителями их пиршеств были и боярские «люди», если понимать под этим термином дворцовых и военных слуг бояр [1047] . Но когда в жалованных грамотах князей поднимается вопрос о недопущении на «пиры» и «братчины», устраиваемые монастырскими крестьянами, великокняжеских или боярских «сельчан», то невольно возникает предположение, что это делалось в интересах не столько сельского населения, сколько землевладельческого класса. Формально соответствующие статьи жалованных грамот звучат так: великокняжеский или боярский «сельчанин» зашел «незванным» на «пир», на «братчину» к монастырским крестьянам. Последние могут его «выслать вон беспенно» (т. е. безнаказанно). В условиях феодальной раздробленности, когда у крестьянства отсутствовала крепкая классовая солидарность, подобные явления вражды между крестьянами отдельных владельцев были достаточно распространенными. А феодалы и феодальное государство эту вражду намеренно поддерживали и разжигали из боязни того, как бы не последовало сплочение антифеодальных сил (пусть даже в местном, локальном масштабе). Такова была сознательная политика, проводимая князьями. Но за соответствующими формулами жалованных грамот раскрывается реальная действительность: «сельчане» разных землевладельцев не только враждовали, но вопреки воле и намерениям их господ между ними происходило общение, у них зарождались какие-то элементы солидарности в борьбе за свои классовые интересы, а одним из путей к этому было соприкосновение на «пирах» и «братчинах».

1045

Там же, стр. 192, № 264.

1046

Там же, стр. 223, № 312.

1047

АСЭИ, т. I, стр. 348, № 462.

Из жалованных грамот видно, что на «пирах» и «братчинах» их участники из числа «незванных» гостей совершали (с точки зрения феодального права) преступления, которые квалифицируются как «гибель», «бой», «лихо» [1048] , т. е. воровство, драка, убийство. Князья своими жалованными грамотами устанавливают ответственность за эти преступления пришлых людей и берут под защиту местных крестьян от своей администрации, представители которой насильно вторгались к крестьянам. Подобными мерами достигалась популярность княжеской власти в глазах сельского населения и охранялись интересы вотчинников, для которых было важно, чтобы жизнь и имущество их крестьян не подвергались опасности в результате самоуправства со стороны наместничьих и волостелиных тиунов и доводчиков, боярской дворни и т. д. Но нельзя упускать из виду и другое: князья боялись за тех лиц из числа своей администрации, которые попадали на «пиры» и «братчины», как бы они сами не стали жертвой нападения со стороны крестьян, в этих случаях представлявших собой в какой-то мере уже сплоченный коллектив. Опасались князья и общения с местными крестьянами «сельчан», пришедших на «пиры» и «братчины» из других сел. Опасались потому, что «пиры» и «братчины» являлись, очевидно, не просто местом праздничной встречи, а служили (пусть примитивной) организационной формой, через которую проявлялась (еще в зародышевом виде) консолидация классовых интересов крестьянства. Поэтому и «лихо» и «гибель», которые могут случиться во время «пира» и «братчины», — это вовсе не всегда уголовные преступления. За этими терминами могут скрываться и разные проявления классового протеста крестьянства: убийства представителей феодальной администрации, хищение феодальной собственности и т. д.

1048

Там же, стр. 192, № 264; стр. 349, № 463; стр. 348, № 462.

Таким образом, на основе изучения статей жалованных грамот о «незванных» посетителях крестьянских «пиров» и «братчин», можно, мне кажется, сделать следующий вывод. Появление указанных статей в документах второй половины XV в. связано с образованием в это время крупных населенных земледельческих и промысловых сел с местными торжками. Они становились центрами притяжения для окрестного (в том числе крестьянского) населения. В связи с этим поднималась активность крестьянства. «Пиры» и «братчины», устраивавшиеся в таких населенных пунктах в праздничные дни (может быть, совпадавшие с днями, в которые происходили сельские торги), делались местами сборищ крестьян. Поэтому так подозрительно относились к крестьянским «пирам» и «братчинам» и землевладельцы, и правительство, под видом защиты их участников от непрошенных гостей старавшиеся парализовать возможность каких-либо нежелательных выступлений самих крестьян.

Следует обратить внимание еще на два пункта изучаемых жалованных грамот. Один из них касается « попрошаев», являющихся к крестьянам. Таких «попрошаев», согласно указаниям жалованных грамот, велено «слати з двора беспенно» и ничего им не «давати» [1049] . О ком здесь идет речь, сказать трудно. Может быть, о тех же наместничьих слугах или боярских послужильцах, которые станут заниматься вымогательствами с крестьян. Но, может быть, и об обедневших, обнищавших, обезземеленных крестьянах. «Что их деревни на Колкаче, и в те их деревни из моих волостей ездят попрошаи жита просити», — читаем в грамоте вологодского князя Андрея Васильевича Кириллову-Белозерскому монастырю 1471–1475 гг. [1050] В данном случае совершенно ясно, что «попрошаями жита» являются представители беднейшей части крестьянства, очевидно, лишившиеся земли и не имевшие средств к существованию. Появление таких социальных элементов в феодальной деревне весьма знаменательно, означая дальнейшее обострение классовых противоречий и вызывая в качестве реакции со стороны господствующего класса усиление государственного аппарата.

1049

АСЭИ, т. II, стр. 134, № 206.

1050

АСЭИ, т. I, стр. 391, № 516.

Другое интересное явление, отраженное в жалованных грамотах второй половины XV в., — это деятельность в селах и деревнях бродячих скоморохов: «такжо и скоморохи у них

в тех в их селех не играют» [1051] . Запрещение скоморохам выступать с представлениями среди крестьян говорит о том, что правительство боялось таких выступлений. Вероятно, они таили в себе какую-то социальную опасность, заключая элементы критики феодальных порядков.

Рядом со скоморохами источники иногда упоминают «смычников»: «а скоморохи и смычники к ним играть по деревням и по селом не ходят», — указано в жалованной грамоте рузского князя Ивана Борисовича Симонову монастырю 1502 г. [1052] «Смычники» — это, очевидно, люди, играющие на каких-то инструментах. Надо думать, что термин происходит от слова «смычок», а не «смык» — примитивная борона, как предположил Б. А. Рыбаков [1053] .

1051

АСЭИ, т. I, стр. 285, № 293; стр. 577, № 652.

1052

АСЭИ, т. II, стр. 467, № 426.

1053

Б. А. Рыбаков, Ремесло древней Руси, стр. 564.

Скоморохи упоминаются в писцовых книгах в качестве деревенских жителей [1054] . Но, очевидно, земледелием они не занимались и добывали средства к существованию в качестве бродячих актеров.

Характерно, что в некоторых княжеских грамотах скоморохи ставятся рядом с «попрошаями» хлеба («ни скомороси у них в тех селах и в деревнях не играти, ни попрошатаем у них в тех селах и в деревнях не ездити, жита не збирати») [1055] . Значит, с точки зрения княжеской власти, скоморохи принадлежат к тем элементам общества, которые питаются подаянием и с которыми государство ведет борьбу.

1054

АСЭИ, т. I, стр. 565, № 649.

1055

Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина, отдел рукописей, собр. Беляева, № 26; Д. Лебедев, Собрание историко-юридических актов И. Д. Беляева, М., 1881, № 26.

Из приведенного материала, по-моему, хорошо видно, как новые явления в области экономики вызывают обострение классовых противоречий в феодальной деревне, а это обострение заставляет господствующий класс искать новых форм организации своей политической власти.

§ 2. Характер связи крестьянского хозяйства с рынком

Одной из очень важных проблем экономического развития Северо-Восточной Руси XIV–XV вв. является вопрос о степени связанности в это время с рынком крестьянского хозяйства. Источников для решения указанного вопроса мало. По преимуществу это жалованные грамоты князей монастырям и митрополичьей кафедре, освобождающие население вотчин духовных феодалов от уплаты в княжескую казну пошлин при проезде с товарами и при реализации их на рынке. Соответствующие пошлины должны были взиматься в свою пользу теми духовными землевладельцами, в зависимости от которых находились торгующие крестьяне. Стало быть, узость источниковедческой базы заставляет исследователя изучать вопросы товарного производства через призму материала, характеризующего товарное обращение. Естественно, что вполне убедительные выводы таким путем получены быть не могут.

Общий вывод, который можно сделать на основании названных выше источников, сводится к тому, что экономика XIV–XV вв. являлась натуральной, о развитии товарного производства в сельском хозяйстве по-настоящему говорить еще не приходится. Но продажа крестьянами сельскохозяйственных продуктов была явлением достаточно распространенным. А в некоторых промысловых хозяйствах, может быть, можно усмотреть и элементы производства на рынок. И, конечно, рост (в связи с развитием сельского хозяйства) экономических связей в стране (хотя бы в области товарного обращения, а не производства) служил предпосылкой политического объединения русских земель.

Рассмотрим имеющийся в источниках материал, характеризующий торговые операции крестьянства Северо-Восточной Руси. В большинстве жалованных грамот князей монастырям данные о крестьянской торговле очень лаконичны и скупы. Но и эти скудные указания ценны, ибо они свидетельствуют о том, что (как было мною подчеркнуто) во всяком случае продукция крестьянского земледельческого и промыслового хозяйства фигурировала на рынке как товар.

Жалованная грамота ярославского князя Федора Федоровича Толгскому монастырю на деревню Кукольцино около 1400 г. гласит: «А што купят или што продадут, ине таможником моим не являют» [1056] . Из жалованной грамоты князя Юрия Дмитриевича Саввину-Сторожевскому монастырю 1404 г. на владения в Звенигородском и Рузском уездах видно, что монастырские крестьяне торговали в селах и на «торгах» (может быть, в городах, а может быть, в специальных торгово-ремесленных поселениях — «рядках», о которых шла речь выше). «А который хрестьянин монастырской продаст в торгу или в селе, — и они тамгу платят игумену Саве в монастыре» [1057] . Жалованная грамота князей Василия и Федора Юрьевичей Шуйских Спасо-Евфимьеву монастырю 1445–1446 гг. предусматривает возможность, что кто-либо из монастырских крестьян «купит ли что, продаст ли», освобождая их от уплаты пошлин [1058] . В жалованной грамоте 1447–1455 гг. серпуховско-боровского князя Василия Ярославича Троице-Сергиеву монастырю на двор в городе Дмитрове и на земельные владения в Дмитровском уезде говорится: «…хто у них в тех селех живет людей и в их дворе в городском, ино те люди купят ли што, продадут ли, ино тем людем не надобеть явленное, ни пятенное» [1059] . К 1462–1466 гг. относится распоряжение Ивана III, посланное в Галич таможнику Федору Добрынину, о ненарушении жалованной грамоты, данной князем Троице-Сергиеву монастырю, и о невзимании таможенных пошлин с монастырких старцев и крестьян [1060] . В жалованной грамоте князя Даниила Ярославича игумену Спасо-Ярославского монастыря Христофору на село Вышеславское с деревнями около 1463–1478 гг. читаем: монастырские крестьяне продаваемые товары «…таможником моим не являють, ни пошлин им никаких не дают» [1061] . В одновременно выданной грамоте князя Федора Романовича тому же монастырю на пустошь Головинскую имеется следующее предписание: «и што купят или што продадут, ине таможником моим не являют, являют анхимандриту или ево приказнику» [1062] .

1056

ААЭ, т. I, № 15; РИБ, т. XXXII, Пг., 1915, № 1.

1057

АИ, т. I, № 15.

1058

АСЭИ, т. II, стр. 489, № 447.

1059

АСЭИ, т. I, стр. 172, № 198.

1060

АСЭИ, т. I, стр. 226, № 317.

1061

«Сборник Муханова», № 57.

1062

Там же, № 58.