Обречен на победу
Шрифт:
– Вы курите?
– Нет. Практически нет.
– Вы не оставляли в квартире Лозянко пачку американских сигарет?
– У меня есть сигареты «Уинстон», держу для гостей, но с собой не ношу.
– Интересно. – Гуров хотел обнять Астахова за плечи, но тот неуловимым движением отстранился.
– Торжествуете победу?
– Я с вами не соревновался. Ищу убийцу, вы мне мешали.
Гуров сунул руки в карманы, прошелся по кабинету. «Черт вислоухий, щенок, нужны тебе эти объятия. Ты ошибаешься, все время ошибаешься. Необходим контакт, не замирение, не терпение друг друга на дистанции, единение.
– Ты мне надоел, чемпион, сил никаких нет!
Гуров подошел вплотную, чуть ли не коснувшись Астахова:
– Я тебя предупреждал, чтобы ты не лез на чужой стадион! Ты наделал делов и должен сидеть в тюрьме!
– Что? – Астахов чуть отстранился, тоже повысил голос. – Я? Павел Астахов в тюрьме?
– И шиповки бы тебе даже не дали! И в туалет под конвоем! И спас тебя я! Вот, я! – Гуров умышленно пережимал до крайности. Он контролировал каждое свое слово, следил за реакциями «противника».
Никчемная реплика о шиповках выбила Астахова из колеи, он замотал головой, как боксер, пропустивший сильный удар. А Гуров неожиданно увидел сцену из снятого Беланом фильма.
Мужчина – седой, с сильными линзами очков, отчего зрачки его казались твердыми, – сидел за столом и вертел в руках зачетку, смотрел на сидевшего напротив Астахова внимательно и с участием. Здесь же с микрофоном сидел и оператор Белан.
«Поверьте, Павел, я не хочу вас обидеть, пытаюсь понять. Вы первый чемпион, которого я вижу не по телевизору. Я вижу в ваших глазах мысль, сознание. Тем парадоксальнее ситуация. Зачем вы живете? В чем смысл вашего существования? Каждодневные тренировки! Вы превратили себя в механизм, который борется за скорость. Борьба идет уже не за секунды, а за десятые и сотые… Но ведь вы человек. Существо духовное! Человек – это звучит гордо!» – Он смущенно посмотрел в камеру.
«Я человек гордый, – ответил Астахов. – Жизнь без борьбы – не жизнь. Сегодня спорт, но мне только двадцать три года».
– «Жизнь без борьбы – не жизнь»? – Гуров состроил гримасу. – Какие прекрасные слова! Важно, что ты их первым произнес!
– Почему вы так со мной разговариваете?
– Потому! – выпалил Гуров. – Ты покрываешь убийцу!
– Нет!
– Да!
– Я лгал! Признаю!
– «Сдаюсь!» – сказал приговоренный, когда палач выбил из-под него табуретку. – Гуров рассмеялся.
– Случалось, что ради спасения чести женщины мужчины шли на эшафот!
Они расхаживали по кабинету, стараясь не сталкиваться, кричали друг на друга. Дверь приоткрылась, Гуров рявкнул:
– Закройте дверь! – и тут сообразил, что заглядывал в кабинет прокурор.
Астахов, взвинченный, распалялся. Гуров, наблюдая за ним, подбрасывал в огонь дровишки.
– Я забыл, что не один, не волен распоряжаться собой! Людьми слишком много вложено в меня!
– Есть такое юридическое понятие: презумпция невиновности, – неожиданно тихим, но жестким голосом сказал Гуров.
– Вот именно! – Астахов выстрелил пальцем в собеседника. – Человек не виновен, пока не доказано обратное.
– А презумпция эта на всех распространяется? – ласково спросил Гуров. –
– На всех! Абсолютно! – Астахов, конечно, был наивен, беспомощен.
– На вас? – мурлыкал Гуров. – И на меня?
– На всех!
– Интересно. – Бархатные нотки у Гурова исчезли. – А вы столько времени врали почему?
– Ну… – Астахов развел руками. – Я объяснил… Честь женщины.
– А для меня честь женщины не существует? – Гуров, как говорится, брал противника голыми руками. – Я вроде как подлец? Вы человек порядочный, а я подлец.
– Я не говорил…
– Хуже, вы так поступили, – перебил Гуров. – Так и живем. Вот, все люди хорошие: для всех существует презумпция невиновности. А сотрудник милиции еще ничего не сделал, а уже как минимум дурак, который понять не способен.
– Я не говорил…
– Делал, – тыкая Астахова пальцем в грудь, по складам произнес Гуров.
– Признаю.
– Спасибо, – вздохнул Гуров. – И хватит полемизировать, надо работать. – Он сказал это просто, не расставляя восклицательные знаки.
Астахов переключился быстро, взглянул на часы:
– На тренировку я опоздал, поеду в институт.
Когда они вышли на улицу, Гуров сказал:
– Совсем забыл: позвони в Киев, завтра утром Маевская должна явиться в прокуратуру. Краев и Темина тоже. – Он взглянул на часы. – Сейчас мы расстанемся, я немного от тебя отдохну, соберусь с мыслями – конечно, если их обнаружу, – посоветуюсь с начальством. В семнадцать приходи в гостиницу «Центральная», номер двести двенадцать. Ни к чему, чтобы нас видели разгуливающими вместе, у вас не город, а общая, сильно перенаселенная квартира. И самолюбие свое, хоть оно и торчит у тебя поперек горла, проглоти, иначе никакого толку не будет.
Астахов улыбнулся, впервые улыбнулся Гурову персонально, кивнул и легко зашагал, привычно отвечая на приветствия земляков.
«За Веру Темину просить не стал, это хорошо, значит, он нам верит», – подумал Гуров и отправился в управление.
Для того чтобы разыскать преступника, желательно знать, кого ты ищешь. Так или примерно так начал свои рассуждения старший оперуполномоченный. На первом этапе розыска сотрудник напоминает двоечника, который, получив билет, бесконечно перечитывает условия задачи, словно количество повторений может привести к решению.
Астахова вызвали в квартиру, где лежал труп. Ригель замка был зажат, иначе Павел не смог бы войти в квартиру.
В милицию в тот вечер звонили дважды. Можно с уверенностью предположить: первый раз звонил убийца, желая, чтобы опергруппа застала Астахова в квартире. Второй раз звонил Астахов. Можно предположить, что цель убийства – компрометация Павла Астахова. Очень похоже, потому и личный мотив убийства не инсценировался под ограбление. Условия задачи достаточно ясны. Болтается, пока с неясной целью, пачка «Уинстона». На ней имеются годные к идентификации пальцевые отпечатки. Если они принадлежат Астахову, то ясно – пачка оставлена как дополнительная улика. Кто и с какой целью хочет угробить Астахова? Прямо на поверхности лежит зависть. Но завистники не убивают с заранее обдуманным намерением. А может, и убивают, только я не встречал? Моцарт и Сальери? Их создала фантазия гения, а мы ходим по матушке-земле.