Обреченная любовь
Шрифт:
Но одна книга хорошо читанная и затрепанная, показалась мне любопытной. Это — полудокументальная история жизни одного русского аристократа из прошлого века, Мишеля Бакунина, который уже сто пятьдесят лет назад понял, что сытое общество бюргеров враждебно каждому отдельно взятому сытому бюргеру. Мне всегда хотелось узнать подробности жизни этого удивительного человека. Ведь это он сформулировал основные принципы нашей борьбы и теоретически обосновал то, что сегодня называют городской герильей.
У меня создалось впечатление, что он всегда стремился жить на грани гибели и метался по Европе в поисках смерти. Во время революции 1848 года он сражался на баррикадах в Париже, в Праге и в Дрездене и
Все у него вроде было в порядке — высокий синеглазый красавец из богатой и знатной семьи, любимец женщин, прекрасно образованный. Что гнало его от одной опасности к другой? Меня давно занимал вопрос, какая тайна кроется в его погоне за смертью, но никогда не было времени порыться в его прошлом. Что ж, сейчас времени у меня хоть отбавляй! Могу подумать и о проблемах Мишеля Бакунина. Это все же лучше, чем непродуктивно думать о своих. О чем-то же думать я должен!
Я завернулся в спальный мешок и, предвкушая удовольствие, раскрыл книгу. Видать, кто-то усердно штудировал ее до меня — она вся испещрена пометками, многие строки подчеркнуты. Похоже, хозяева этой квартиры — так называемые интеллигентные люди, среди которых принято сочувствовать нашей борьбе. Что ж, отлично, именно таких я всегда настойчиво рекомендовал вербовать.
Еще один день
Трудно будет потом восстановить, когда что было написано, но невозможно называть день, число и даже месяц. Их трудно различить в бесконечной череде сменяющих друг друга унылых физиологических состояний. Хочется спать — не можешь заснуть из-за общего гама, хочется в сортир — там всегда кто-нибудь сидит, хочется есть — в холодильнике все засохло и зачерствело, хочешь глоток свежего воздуха — о прогулке и думать не смей!
Похоже, когда я продумывал эту, довольно совершенную, систему ухода от слежки, я вовсе не рассчитывал на себя.
Еще один день
Итак, они меня заполучили, черт бы их побрал! Не знаю, зачем я им понадобился — ведь я для них старик, все они моложе меня почти вдвое. О моем высоком положении в организации им наверняка ничего неизвестно, да и не все ли им равно? Однако они зачем-то остро жаждали вовлечь меня в свои игры, а я не поддавался, все сильнее разжигая этим их жажду. Почему я так упирался? Я думаю, дело в том, что они мне просто физически неприятны: они все как на подбор некрасивые и редко моются, причем девки не лучше парней.
Мне трудно переносить их дурацкие ссоры, когда они в плохом настроении, но еще хуже, когда они в хорошем, — их бездарные шутки могут кого угодно свести с ума. Мне с ними скучно, я терпеть не могу пустых занятий, задача которых — как-нибудь убить время. Хотя, по совести, в условиях заточения — это единственное, что можно со временем сделать.
Что до их эротических забав, то несмотря на длительное воздержание, мне было легче уклониться, чем присоединиться. Я не чистоплюй, но ведь потом надо будет дальше жить с ними бок о бок в той же грязной берлоге. Я чувствовал, что мне это будет нелегко. Что ж, теперь я смогу проверить, прав я был или неправ.
Это случилось прошлой ночью, когда я, наконец, закрыл кухонную дверь и погасил свет. У меня последнее время разыгралась изрядная бессонница и мне не хотелось сразу забираться в спальный мешок. Я чуть-чуть сдвинул ставни и приотворив окно выглянул на улицу.
Свежий ночной воздух ошеломил меня и сердце подкатило под горло при виде двух рядов цветущих каштанов, отделяющих наш дом от погруженных в сон домов на другой стороне улицы. Мне вдруг захотелось спуститься вниз и пробежаться по узкой полоске асфальта, вьющийся между каштанами, — как будто не я, а кто-то другой сочинил инструкцию для обитателей тайных квартир!
Я
Это физическое ощущение оказалось настолько болезненным, что я застыл в каком-то смутном ступоре и даже не заметил, как кухонная дверь тихонько отворилась. Я очнулся только когда сильные руки обхватили мои колени и потянули меня вниз. Я покачнулся, пытаясь сохранить равновесие, но другая пара рук толкнула меня сбоку и я упал на сплетение голых тел, копошащихся у моих ног. Хоть я отчаянно старался вырваться из паутины цепких рук, мне это не удалось. Меня быстро и ловко раздели донага, бесцеремонно перекатывая по полу, как свернутый в трубку ковер.
— Что вы делаете? — довольно глупо спросил я, не слишком повышая голос, так как во время вспомнил о приоткрытом окне. Но даже в моем приглушенном голосе зазвучали непривычно визгливые нотки — я сам их услышал и испугался, что теряю контроль над собой.
В ответ раздалось дружное хихиканье и несколько пар жадных ладоней начали шарить по моему телу, щекоча, лаская и раздражая. Я сделал еще одну попытку встать, но кто-то прижал меня под горло волосатым коленом, давая возможность голому женскому животу распластаться на мне с недвусмысленным эротическим намерением. В нос мне шибануло сладковато-селедочным запахом давно немытого тела, — последнюю неделю обе наши девицы демонстративно отказывались принимать душ. Когда женский живот начал ритмично елозить по мне вверх и вниз, помогая себе охватившими мою голову твердыми коленками, какая-то стенка во мне рухнула и я перестал сопротивляться.
Не знаю, сколько времени длился этот всеобщий экстаз, помню только, как меня перекатывали с одного тела на другое, пока я не перестал отличать мужчин от женщин. Ребятишки, конечно, чего-то накурились и были поддатые, однако моя трезвость легко растворилась в их опьянении и я превратился в такое же счастливое безмозглое животное, как они.
Когда опьянение прошло и мы все, наконец, устали, я задремал было среди голых тел на полу, но быстро проснулся от того, что меня начало знобить. Оглядевшись, я сообразил, что мы в какой-то момент выкатились из кухни в большую комнату, а я даже этого не заметил. Я сбросил с себя пару чужих конечностей и пошел в душ. Содрогаясь под сильной струей горячей воды, я старался подавить нарастающее в глубине души отвращение к себе, остро приправленное несказанным облегчением, разлившимся по всей моей физиологической сущности.
«Что, теперь всегда так будет?» — спрашивал я себя, ясно сознавая, как трудно устоять тому, кто однажды сдался. У меня даже мелькнула подлая мыслишка, как хорошо было бы, чтоб нас арестовали. Это на миг показалось мне освобождением. От этой мыслишки мне тут же стало не по себе. На душе муторно, в теле пусто-пусто. Завалюсь-ка я лучше спать!
Еще один день
Я спал так крепко, как не спал уже много месяцев. Когда я вынырнул, наконец, из глубин небытия и открыл глаза, я увидел, что кухонный пол расчерчен косой штриховкой солнечного света, проникающего сквозь щели приотворенных ставень. Значит, я проспал все утро — окно нашей кухни выходит на юго-запад и солнце посещает ее не раньше полудня. За закрытой дверью в салон царила могильная тишина, мои со-что? Ума не приложу, как их назвать — собутыльники, но мы ведь не пили, со-постельники, но мы кувыркались на полу. Может, соратники? Мои соратники спали, как убитые,и даже не храпели.