Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы
Шрифт:
За столом меня заставили подробно рассказать всю нашу десантную эпопею. Лена здесь тоже впервые услышала мою историю в довольно подробном, хотя и взволнованном изложении.
Посидев немного в ресторане, мы уехали домой, а ребята остались догуливать на городскую «халяву».
Через какое-то время мне позвонил Женя Долженков. Надо сказать, что он помнил меня еще по первому батальону 9-й гвардейской воздушно-десантной бригады, где я был в разведвзводе, а он — в одной из рот.
Женя стал свидетелем, как бывший писарь нашей 100-й дивизии в поддатом виде расхвастался, что множество приказов о награждении
По русской привычке я успокаивался той мыслью, что не я один пострадал от ублюдка-писаря. Видимо, эту точку зрения разделяли многие ребята, потому что после сабантуя начистили писарю-«ветерану» рожу.
После приказа № 109 я чувствовал себя уверенно и, продолжая испытывать себя на прочность, добровольно вызывался ходить во все разведки. Этакий активный боец-доброволец. Однажды наш взводный спросил меня, почему я все время вызываюсь добровольно ходить в разведку. Честно говоря, я не помню, что ему ответил. Да это и не важно. В то время это не выглядело таким уж нонсенсом, но если честно признаться, то и повальным явлением не было. Может быть, только Левка Сухарецкий вел себя так же.
Я объясняю это тем, что в нашей роте, укомплектованной, как и вся дивизия, бывшими курсантами пехотных офицерских училищ, было очень много провинции. Например, наше 2-е Московское пехотно-пулеметное находилось в Можге или Сюгинске — оно туда было эвакуировано. Это Удмуртия. Здесь было много татар и русских из Татарии и Удмуртии.
Деревенские ребята по сравнению с городскими были более «скромными» и в разведку не рвались. Это, однако, не относится к сибирякам. Да и Николай Корнеев, наш командир, был из Новосибирска.
Много лет спустя мой самый близкий однокашник-однокотелочник Лешка Полтанов, Алексей Иванович Полтанов, полковник МВД, нашедший меня через 37 лет, признавался: «Я всегда удивлялся, как ты легко решался на такие отчаянные дела, как разведка, поход в тыл и т. д. — и всегда добровольно…» Этого он понять не мог. Он честно говорил: «Я так не мог».
Не случайно его в нашем десанте не было. Там были только добровольцы. (И это без юмора.) Кстати, в нашей группе из шести человек было два еврея.
Так получилось, что у большинства наших разведчиков были сапоги, естественно, кирзовые. У меня же за всю армейскую службу никогда сапог не было. Конечно, ботинки (да еще 44-го размера), да еще с обмотками, мне давно уже остоебенели. Сапоги были всегда, еще с училища, моей заветной мечтой.
Однажды командир повел целых полвзвода на разведку в тыл финнов. Обычная оперативная разведка. Мы вышли на прифронтовую асфальтовую дорогу (за линией фронта) и… вот тут совершенно не помню, сами ли мы подбили финскую грузовую военную машину, или она стояла там ранее кем-то подбитая с убитым шофером. Но если ее взорвали другие, то почему из кузова ничего не было взято. А в кузове, к моей великой радости, — и это я прекрасно помню, — было 18 пар отличных офицерских сапог и несколько мешков кускового сахара (размер куска — 1 куб. см).
Наконец-то у меня появились прекрасные сапоги, история которых тоже очень примечательна. Сапоги очень удобные,
Набрали мы и сахару. На обратном пути мы попали под жесточайший обстрел 6-ствольного миномета, и, когда залегли, не сговариваясь, все стали жрать сахар. Вместо молитвы, что ли?
Килограмм шесть из этого улова сахара рота выделила нам на десант, когда мы были откомандированы в штаб армии.
Надо сказать, что все обеспечение: питание, вооружение, амуниция — все шло из роты, из дивизии. Поэтому в Олонец мы все тащили на себе.
Перед отлетом нам только добавили консервов, какую-то большую соленую рыбину, рацию и тяжелые батареи к ней. Это уже когда появился радист Женя Петров.
Автоматы, карабины, гранаты, патроны — все было из роты. У меня был штатный, то есть записанный за мной, карабин. Хороший, почти новый, с откидным штыком — последняя модель (самая модная). Но в разведке, да еще на десанте, — это вчерашний день.
И вот во время похода в Олонец, навьюченные, как ишаки, мы подходим к огромной, на пару километров, пробке военных автомашин, направляющихся к передовой. Пробка не от налета авиации, хотя она для вражеской авиации — лакомый кусок, а от страшно развороченной нашими танками грязной колеи.
Люди с машин разбрелись кто куда. Пробка на несколько часов. В одном из штабных «виллисов» я увидел новенький, наверняка не использованный по назначению, автомат ППС [62] и шесть рожков с патронами к нему. Оглянувшись и не увидев поблизости хозяев «виллиса» (да и вообще никого не увидев), я положил на сиденье свой замечательный карабин и взял себе не нужный «штабным» автомат.
62
Пистолет-пулемет Симонова. — Сост.
Так я самостоятельно перевооружился, чем существенно усилил в огневом отношении нашу десантную группу. Еще немного о сахаре. После приземления, на десанте, часть сахара пришлось нести мне. Продуктов было мало — большая часть погибла в болоте (утонула). Мы уже голодали, очень урезали себя во всем, но когда шли сильно усталые и изможденные, я время от времени доставал кусочек сахара и сосал его. Этот поступок угнетает меня до сих пор. И хотя в одну из ночей исчез последний 250-граммовый кусок сала, — кто-то его сожрал, — меня это не оправдывает.
Странно, что сама разведка (вероятно, выполненная) совершенно стерлась из памяти, а сапоги, сахар и все, связанное с этим, запомнилось…
На следующий день мы начали выполнять функции дивизионной разведки. Постоянно двигались в головном дозоре одного из передовых полков дивизии.
Нередко уходили за линию фронта, просачиваясь между частями противника. Я уже говорил, что ходил добровольно почти во все разведки, чем немало удивлял многих, в том числе и нашего взводного. Однажды он спросил меня об этом. Я не помню, что ему ответил, но уж во всяком случае, не о своем желании доказать (кому?), что евреи не все в Ташкенте, а могут воевать не хуже, а может, и лучше многих.