Обреченные
Шрифт:
А за это, Могавк-Арчер666, я тебя от всего сердца благодарю.
21 декабря, 10:37 по тихоокеанскому времени
Крохотный золотистый передоз
Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])
Милый твиттерянин!
Вот как в моей жизни появился расчудесный котеночек Тиграстик.
После событий в деревенской глуши, после похорон бабушки мы уехали в неизменно очаровательный отель «Беверли Уилшир». Тем утром мы завтракали в номере, точнее, я смотрела, как едят родители. Еще точнее, папа играл в игру «депрограммируй
– Ну хватит, Иисус! Зачем ты меня дразнишь?
Я стрельнула глазками поверх белой скатерти, цветов и апельсинового сока на маму – та смотрела на меня выразительно – и принялась подчеркнуто ее разглядывать, внимательно изучая губы, шею и, наконец, грудь.
– Нет, не такие! – сказала я. – Нет, Иисус, она этого не делала.
Мама заерзала, взяла салфетку, вытерла уголки рта и с отточенной Ctrl+Alt+Непринужденностью попросила отца:
– Антонио, любимый, передай мне сахар.
Я разговаривала с выдуманным другом Иисусом точно так же, как со всеми выдуманными друзьями.
– Она? Нет! Вот я сижу прямо напротив, и не такая уж она плохая!
Отец передал матери сахар и сказал:
– Мэдди, дорогая, за столом не следует говорить по телефону.
С предельно садистским Ctrl+Alt+Выражением лица мама принялась щедро сыпать сахар в кофе.
Не отнимая телефона от уха, я вытаращилась на отца и одними губами сказала: «Не могу положить трубку». Я беззвучно проорала: «Это Иисус!»
Как бунтовать против родителей, которые всегда почитали бунтарство? Если б я принимала наркотики или отдавалась банде преступников-байкеров и гангстеров-сифилитиков, отца с матерью это обрадовало бы, как ничто другое.
Ведя себя так, будто время семейного завтрака священно, папа лицемерил. На столе возле него лежала обычная гора папок с делами сирот, а среди них глянцевая фотография пары суровых глаз крупным планом. Эти глаза цвета камня – они словно презирали все дурацкие роскошества, какие видели в нашем шикарном гостиничном номере. На миг мое девчачье хихиканье оборвалось – мой взгляд приковали грубые черты и неприветливое выражение этого славянского найденыша. Меня заворожила его вульгарная разбойничья ухмылка.
Наконец мама прервала молчание:
– Положите трубку, юная леди.
Я огрызнулась:
– Иисус говорит, что это ты толстая.
– Клади трубку, – приказал папа.
– Эй, в посланцев не стреляют, – ответила я и прибавила в телефон: – Иисус, я перезвоню позже. Всемогущий папочка-деспот ведет себя как бука. Ну, ты-то меня понимаешь. – И напоследок я добила: – А насчет маминого живота ты прав. – С изысканной Ctrl+Alt+Неспешностью я выключила и положила телефон возле своей пустой тарелки.
Для справки, милый твиттерянин, в тот день на завтрак мне дали всего лишь половинку грейпфрута, тощий ломтик хлеба без масла и яйцо-пашот. Перепелиное, между прочим, яичко. Этот концлагерный паек не лучшим образом сказывался на моем настроении. Изображая героиню Элинор Глин [27] , я вскинулась, подставила папе лицо и заявила:
– Раз уж ты настроен заставить меня страдать… – тут я, как положено девушке из книги, закрыла глаза, – то просто возьми и ударь меня! – Так
27
Элинор Глин (1864–1943) – британская писательница, автор женских романов, довольно смелых для своего времени.
О, быть Элен Бернс, подругой детства Джейн Эйр, стоять перед ученицами Ловудской школы, когда тебя стирает в порошок мистер Брокльхерст. Или быть Хитклиффом, в чью хрупкую голову бросил камнем молодой хозяин Хиндли. Подобное унижение на людях было моей самой сокровенной мечтой.
Безмятежно, закрыв глаза, я с нетерпением ждала болезненного удара. Слышала, как мама перемешивает сахар в кофе – ложка тоненько пела, звеня о фарфоровую чашку. Слышала хруст – отец размазывал масло по тосту. Наконец мама сказала:
– Антонио, не будем тянуть… Давай, ударь свою дочь.
– Камилла, – раздался отцовский голос, – не подыгрывай ей.
А я все ждала, закрыв глаза и подставив лицо.
– Твоя мать права, Мэдди, – сказал папа. – Однако мы станем выбивать из тебя дурь не раньше чем тебе исполнится восемнадцать.
Дорогая СПИДЭмили-Канадка, я представила, что глаза мои завязаны, а во рту болтается дымящаяся сигарета «Голуаз». Я молилась, чтобы меня отлупили, как боксерскую грушу для девочек.
Мама сказала:
– Мы хотели помочь тебе справиться со скорбью по дедушке с бабушкой.
– Дорогая, у нас для тебя подарок, – произнес отцовский голос.
Я открыла глаза и увидела Мистера Плюха. В моем бокале с водой дрожала плавничками прелестная золотая рыбка. Выпученные глаза вращались, рассматривая меня. Створки рта открывались и закрывались, открывались и закрывались. При виде этого крохотного солнечного существа, которое шевелило плавниками в поданной к завтраку и невыпитой воде, маска упрямства на моем лице рассыпалась. Одним словом, я обрадовалась. Имя Мистер Плюх само пришло на ум, я весело захлопала в ладоши и в этот момент сделалась счастливым ребенком в окружении улыбающегося семейства. И тут же, увы, перестала им быть.
В следующий миг Мистера Плюха не стало. Он перевернулся и всплыл брюшком кверху. Мы все трое уставились на него в полном Ctrl+Alt+Изумлении.
– Камилла, ты, случайно, не перепутала воду? – Отец потянулся через стол, поднял бокал с мертвым Мистером Плюхом, поднес к губам и осторожно отхлебнул, не касаясь усопшей рыбки. – Я так и думал.
– Мэдди уже приняла ГОМК? – спросила мама.
– Нет, – ответил отец, – боюсь, ее приняла золотая рыбка.
Мои родители – бывшие наркоманы, укурки, любители спидов – случайно устроили передоз моей рыбке, поместив ее в бокал, полный ГОМК. То есть жидкого экстази. То есть гамма-оксимасляной кислоты. Папа как ни в чем не бывало продолжал пить, хотя золотое тельце стукалось о его губы; он подцепил трупик двумя пальцами, передал горничной-сомалийке и торжественно произнес: