Обреченные
Шрифт:
— За полтинник? — удивилась баба.
— Ну да! За пятьдесят рублей! Его же провезти надо. Чтоб не надыбала охрана. Ведь шмонали машину! Риск. За него платить надо. И желающих хоть отбавляй на чифир. Цена всегда была высокой. Ну да тот банщик на волю вышел. Отсидел свое. Мне ничего не сказал. А фартовые не могли без кайфа. Я ж в чифирном деле — лопух. Не слыхал о нем на воле. А когда морду бить стали, вдолбили враз, за что молотят. Но я не сфаловался. Боялся этого. Ведь коль попух бы, с Колымы не возвернулся б до конца жизни.
— А тот банщик, как сумел?
—
Лидка сжималась в комок, слушая воспоминания Оськи о Колыме, и собственные беды, пережитые здесь, в Усолье, казались ей мелкими, незначительными, не стоящими переживаний.
— Ну что может нынче утворить начальник милиции? Или следователь? Они сами облажались кругом. Хлеб, еще надо было доказать, что вы вложили в чан. А как? Если вас проверяли, а купить на рыбокомбинате — не могли. Выходит, не вашими руками он туда всунут. Пусть ищут виновного, — выдал свои думки Оська, стараясь успокоить жену.
Ту трясло всю ночь.
— Права, неправа, кто разбираться будет с нею, ссыльной? Вон, Оська, часто ли виноват был? А кто помог? Так и с нею. Законопатят в зону и докажи потом, что не была вредителем…
Утром Лидка встала чуть свет. Не спалось. Голова гудела. На всякий случай собрала в узел вещички, какие сгодятся в заключении. Нижнего белья припасла, теплую кофтенку — Оськин подарок. Все память будет. Пару юбок — потеплее, чтоб на сменку имелось. Чулки, носки не забыла. Платок шерстяной, да мыла пару кусков, гребенку, зубную щетку, носовые платки…
Увязав все, на скамейку узел примостила и расплакалась у окна.
Жизнь ее только началась. Совсем недавно свет увидела. Семьей обзавелась. Женой стала. Неужель все оборвется так нелепо? А может, минует беда, как дурной сон? Но нет, ссыльных горести не обходят. Всякая беда на нашем берегу спотыкается. Ни одна не обошла. Ни одного дома скорбь не миновала. Вот и в мою избу вошла. В самый неожиданный момент. Когда я ожила, забылась. «На то она и беда, что солнце тучей закрывает», — роняла Лидка слезы, прощаясь с домом.
Когда в Усолье заговорил колокол, оповещавший ссыльных, что на реке кто-то показался и направляется к селу, у Лидки сердце оборвалось от страха.
— За мной едут! — мелькнула мысль. И баба кинулась на шею мужа.
— Боюсь я, рыжик мой! А вдруг посадят! Отнимут тебя у меня, подсолнух мой лысый! Как жить буду?
— Не вой! На что им старая оглобля? В зонах молодые, да здоровые нужны. Чтоб вкалывать умели. А ты, замухрышка, глянь на что похожая? Чисто кочерга горелая. Такую даже дохлый волк не обоссыт, — успокаивал бабу Лешак, как мог.
Но едва та вытерла слезы, выскочил из дома, глянуть, кого в Усолье несет? Если за его женой, не отдавать ее ни за что! Уж лучше пусть его возьмут, — решил Оська и вздрогнул. К берегу швартовался милицейский катер и на его борту было много людей.
Первым
Лидка изо всех сил старалась держать себя в руках, не подавать вида, что боится. Но ей это плохо удавалось.
Следователь, усевшись над бумагами, не спрашивал, перечитывал что- то молча. И баба теряла терпение, грызла ногти.
— Так вот, нашли мы виновного, кто подложил хлеб в ваш чан, — глянул он на бабу бегло, та вмиг расслабилась, словно гора с плеч ее упала:
— Кто же он? — выдохнула залпом.
— Исполнителя нашли. А вот зачинщика, организатора преступления, еще предстоит сыскать. Но уже ясно, что вы и ваша бригада никакого отношения к этому делу не имеете и освобождаетесь от уголовного преследования. Дело, возбужденное против вас, прекращено. За невиновностью…
Лидку, словно кто вышиб от стола. Спотыкаясь, она бежала к Оське. По щекам слезы рекой текли, а широкий рот улыбка до ушей растянула. Мужик все слышал. Сиял от радости.
— Вернитесь. Тут подпись ваша нужна, что вы ознакомлены с постановлением о прекращении против вас уголовного дела, — остановил бабу следователь.
Лидия расписалась. Следователь прочел это постановление всей ее бригаде, его слышало все Усолье, каждый ссыльный, затаив дыхание.
Им верилось и не верилось, что через столько лет и в их село заглянула правда. Пусть через муки, краем глаза, робко, словно примерившись, сделала первый свой шаг… Но он был таким долгожданным и дорогим, таким нужным, что даже шапки с голов поснимали старики, крестясь, Бога благодарили. Наконец-то увидел, услышал их…
Когда следователь звонко щелкнул замком портфеля, спрятав в него бумаги, к ссыльным подошел начальник милиции, ожидавший свое время:
— Я насчет свеклы. Сегодня Васильев вернулся из командировки. Мы с ним говорили. На этой неделе совхоз возместит вам убытки по желанию. Свеклой или деньгами. Ну, а виновного искать будем. Пока не удалось установить. Самим в совхоз пока приходить не стоит. С делом этим дайте разобраться. Чтоб не случилось чего, — предупредил ссыльных и спросил:
— Так что мне Васильеву ответить?
— Свеклу пусть даст, — уверенно сказал за всех Гусев, довольный исходом.
Ссыльные молча согласились. Никто не возражал.
Люди, приехавшие на милицейском катере, спрашивали ссыльных о жизни, работе, о том, за что они попали сюда?
Кто они сами, зачем приехали, ничего не сказали. Только спрашивали. Ответы иные записывали. Пробыли с усольцами часа три и ушли на катер. Словно и не было их здесь. Ничего не обещали, не обнадеживали. Не ругались и не возмущались, слушая ответы ссыльных, но усольцам с того дня легче дышаться стало. Хоть кто-то ими интересуется, хоть кому-то нужны. Просто так это не бывает. Значит, на горизонте засветила надежда, надо ждать перемен…