Обреченные
Шрифт:
— Вас к себе хотят вызвать, вместе с детьми, — все еще смеялся чекист.
— И когда ж они туда уехали? — выдавил Федька, украдкой наблюдая за чекистом.
— До войны еще. Завербовались. Оба брата вашей жены и отец. А старший с семьей в селе так и жил. Не поехал со всеми. Жена отказалась. На свою голову.
— Это почему? — удивился Горбатый.
— А потому, что посадили его за связь с заграницей. Через год после их отъезда. Жена с двумя детьми к родителям ушла. От мужа отказалась. Иначе и ей беды не миновать
Федьку, словно морозом обдало. Ведь ничего не знал он. Варвара читала ему только письма его родни. О своей ни словом не обмолвилась.
— Но почему? Видать, не верила мне никогда, если даже под смерть не открылась. Знать, не только харчи, а и душу с сердцем на замке держала. От всех. И от чужих, и от своих, — качал головой Федька.
— Видно, не успел ее брат сообщить ваш адрес в Канаду. Иначе много неприятностей было бы у вас, — прищурился чекист, внимательно наблюдая за Горбатым.
— Я с ее брательниками не больно-то и знался. Своей родни хватает. Зачем мне — эти? — нахмурился мужик, трясясь всей спиной.
— Я тоже так считаю. Зачем вам отношения с ними? Свою ошибку надо исправить. Прежнюю. Не добавляя новых. Правильно я вас понял? — спросил опер.
— Конечно, — спешно замотал согласной головой Горбатый.
— Тогда поставьте вот здесь свою подпись, — подвинул какой-то бланк.
— А это что? — не понял Федька.
— То что вы. сейчас сказали…
— Когда же успели написать? Не-е-ет, сначала пусть мне прочтут в Усолье, — взял бланк и свернул его, сунул в карман.
— Не верите на слово?
— Как попал в ссылку, всю веру из меня, ровно ветром, выдуло. Больше не хочу в лопоухих ходить. Может мне в этой бумаге такое написано, что завтра к стенке поставят. А я. это подпишу, сам себе, не читая! Нет. Сначала узнаю. А уж потом подпишу, — встал Федька.
— Зачем так долго? Я прочту. Или вы не верите и мне?
— Никому! Если даже жена про своих смолчала. Кому теперь верить? Только себе! — торопился Горбатый.
— Это официальная бумага. Ее нельзя выносить из помещения и показывать посторонним, — предупредил оперативник.
— Тогда я ее не подпишу.
У оперуполномоченного лицо вмиг изменилось. Посерело:
— Я тебя уговаривать не буду, гнида недобитая, — процедил сквозь зубы и сказал: тебя, идиота, пожалел. Как с человеком говорил. А ты — темнота, понять не захотел. Теперь сам на себя обижайся…
— Да нечего меня пугать! Уж хуже не бывает! А раз грозишься, значит в этой бумаге ничего хорошего для меня нет! Иначе, так бы не обходился со мной, — говорил Горбатый.
— Дай сюда бумагу! — потребовал чекист.
Не дам. Она меня касается.
— Теперь не пригодится. Слишком долго раздумывал. А я торга не терплю.
— На ее! — выложил Федька листок,
И только тут до Федьки дошло, что этот бланк был заполнен загодя, до разговора с ним. По тексту понял, что его вместе с детьми вызывают в Канаду два брата Варвары, разделившие после смерти отца, по его завещанию, все имущество на три равных части. И что ему — Федьке, вместе с домом и угодьями, принадлежит солидная куча денег.
Его впервые в жизни признали прямым родственником и наследником того, к чему он пальцем не прикоснулся чтобы заработать.
Федьку зовут жить в Канаду вместе с детьми.
Горбатый понял и то, что чекист, загодя, от его имени написал, что Федька отказывается от всех заграничных благ, что у него есть своя родина, какую он никогда, ни за какие буржуйские подачки не покинет и отказывается от родственников, не живущих на родине.
Горбатый даже вспотел, слушая чужую глупость, под какой он должен был подписаться.
— Да ты, что? За малахольного меня принял? Это Усолье моя родина? Его я ни на что не променяю? Иль ты моя родня, а Варькины браты чужие? Это мне от их куска морду надо воротить? Они — подачку дают, а вы кормите? И это мне подписать? Съехал совсем с ума! Ни за что не подпишу! — встал Федька и свернув шиш, показал его чекисту:
— Вот тебе и ответ, и подпись…
Неделю держали Горбатого в темном, сыром подвале, пропахшем плесенью и крысами. Мерзкие твари бегали по мужику не боясь, не отскакивали даже от его криков.
Федьку каждый день вызывали на допросы в ярко освещенный кабинет. Допросы длились по нескольку часов подряд. Ни присесть, ни прислониться к стене не давали.
Когда Горбатый отказывался отвечать, его били два дюжих мужика. А потом, окатив водой, снова бросали в подвал. Там Федька едва начинал дышать, его снова тащили наверх и выколачивали из него признания в том, что он зарубежный агент, работает по заданию вражеской разведки и сообщает все интересующие ее сведения…
Федькой все углы кабинета оббили, каждую половицу пола им вытерли. Но не признавался мужик. Не соглашался на шпиона, не признавал себя агентом. И тогда разъяренные мужики сунули Федькины пальцы в дверь, зажали их, да так, что кости захрустели. Федька потерял сознание.
А на следующий день ему сказали, что он во всем признался.
— В чем? — не понял Горбатый.
— Что шпион! Деньги получал из заграницы. И что дочь твоя помогала тебе сведения собирать!
— Настю не трожьте! Дитя она! Не смейте ее брать! — завопил Федька не своим голосом, поняв чудовищность чекистов, сказал:
— Любую бумагу подпишу. Не трожьте Настю. Где она? Покажите, что жива. И я подпишу про Канаду…
Вскоре в кабинет втолкнули Настю…
Ее невозможно было узнать, кровавый сплошной синяк.