Обреченные
Шрифт:
— Вставай, Варька! Вставай! К нам гости пришли. Встречай их. Вон их сколько. Они издалека. С дороги, — говорил мужик, дергая жену за руки, уложенные на груди.
Настя стояла рядом с отцом. Она не плакала. Все тело девчонки бил нервный озноб.
Почти до вечера ждали ссыльные, что пришлет милиция кого-нибудь осмотреть покойную. Но никто не приехал из поселка. И Гусев, устав ждать, открыл дверь Дома Пескаря, первым взялся за гроб.
В этот вечер пришли в дом к Горбатому усольцы. Отвлекали семью от горя, как могли.
Федька
— Как жить? Как поднять детей на ноги? — сверлили голову всякие мысли в коротких промежутках между длительными, болезненными приступами истерик.
От него ни на минуту не отошли отец Харитон и Виктор Гусев.
Они говорили о разном. Вспоминали прошлое, всякие случаи из жизни. Выводили из глубокого транса человека, который был на грани помешательства.
— Федь, нам нужно будет свой движок купить и поставить его в Усолье, чтобы не зависели мы от поселка. Ведь вон сколько раз обрезали нам свет в Октябрьском. Сам знаешь. Сумеешь подключить от движка наши дома? — спросил отец Харитон Горбатого.
— Смогу. Хотя, к чему это?
— Зимой без света тяжело. Нынче хочу всех ребят учить грамоте. Читать, писать. И главное — Закону Божьему всех обучить. Чтоб накрепко запомнили.
— Это всяк знает. Исполняют не все, — отмахнулся Федька.
— Послушай, Федор, нынче тебе не убиваться надо. А молить Бога о помощи семье своей. Чтоб все у вас наладилось. Без того не выживешь. А слезами горю не поможешь. Себя убьешь. А дети как? О них надо Господа просить, себе — крепости духа, — говорил Харитон.
— Забыл нас Бог, отвернулся от моей семьи. Вон сколько беды допустил. Как пережить это все — не знаю, — опустил голову на кулаки мужик. Его плечи задрожали.
До утра, до бледного рассвета сидели ссыльные в доме Горбатого. А утром стали расходиться по домам, к своим семьям и заботам. Настя, сдерживая слезы, прибрала в доме, подоила корову, накормила ее и взялась хозяйничать у плиты.
Вечером решила искупать мальчишек. Но те заупрямились. Матери дозволяли себя мыть. На уговоры сестры не согласились. И Федька, слушая их спор, решил построить за домом свою баню. В нее мальчишки сами побегут, подумал мужик и предложил это ребятне.
Мальчишки завизжали от восторга.
Своя баня, это не просто удобство, это отрада для семьи. И на следующий день сказал Федор Шаману о своей задумке. Тот даже мужиков в помощь дал. И зашумели голоса, зазвенели кирки и лопаты. Потащили бревна люди к избе Горбатого.
Баньку строили так, чтобы в ней и другие могли помыться в любое время. А потому строили ее просторной, звонкой.
Федьку эта работа отвлекла от горя, от потери жены. На бане он пропадал с утра до ночи.
Настя теперь не оставалась одна. Усольские женщины приходили к ним в дом с утра. Готовили обед для людей, учили Настю, как варить борщи, жарить рыбу, котлеты, делать пельмени.
Мальчишки вместе с отцом на бане до темноты пропадали. Смотрели, учились,
Раньше, когда Варвара была жива, не было в семье такой традиции.
Теперь же она прочно вошла в жизнь семьи. Дочь выкладывала отцу, чему научилась за день. Он ей свое рассказывал, обо всем.
Настя незаметно становилась хозяйкой дома. Она без напоминаний и подсказок управлялась с домом, коровой. Сама вставала в пять утра. И, как мать, ложилась очень поздно.
Она быстро повзрослела и стала очень похожей на Варвару.
Федька всегда любил дочь больше сыновей. Сам не знал почему. Но скрывал это. Теперь же он не мог лечь спать, не поговорив с нею. Ее он не обижал. И, если на мальчишек мог прикрикнуть, дать под задницу за мелкую провинность, обозвать, оборвать грубо, то с Настей — не срывался. Обговаривал все, заранее. А потом даже советоваться стал.
Да и как иначе», если все заботы по хозяйству легли на плечи дочери…
О Варваре дома старались реже говорить. И хотя на кладбище бывали часто, не засиживались подолгу. И постепенно, понемногу, отходили от горя.
Шаман замечал, что приступы безумия у Федьки стали редкими, когда тот втянулся в стройку бани. И Гусев решил избавить Горбатого даже от признаков той болезни, именно работой, которая займет все мысли, время, потребует силу.
А потому, едва была построена баня, уговорил, убедил Шаман людей построить дизельную.
С ним спорили. С ним не соглашались. Его убеждали, что никто на всей Камчатке не продаст им, ссыльным, двигатель. Гусев убедил усольцев и через две недели в село привезли старый двигатель со списанного, отжившего свой век судна.
Двигатель ржавел под открытом небом на дождях и холоде. А потому усольцам его отдали за гроши, радуясь, что помогли очистить от хлама территорию порта.
Пока мужики строили дизельную, Федька разбирался с двигателем.
Он очищал его наждаком и керосином. Промывал, смазывал, что-то подгонял, забывая об отдыхе и еде, возвращал его к жизни.
Каждый болт, каждую гайку довел до первозданного блеска. Отполировал, покрасил весь. Целых два месяца не отходил от двигателя, не сознаваясь самому себе и людям, что даже по ночам видит во сне этот движок.
— Ну, как ты думаешь, будет он работать? — спрашивал Горбатого каждый день Шаман. В душе он немало пережил. И всякий раз, глядя на Федьку, сомневался, справится ли этот шибздик с движком? Сумеет ли вдохнуть в него жизнь, сможет ли дать селу свет?
Пусть и недорого заплатили за него, но эти деньги у села лишними не были. И зарабатывали их трудно, не только мужчины, а и старики, бабы, дети…
Федька на вопрос Шамана не отвечал однозначно. Пожимал плечами и говорил:
— Попробую…