Обреченный на любовь
Шрифт:
Двое сидящих на холме покрутили головами по сторонам, но никого не увидели.
– Они на нас давят, – сказала Вита.
– Но мы им не уступим? – отозвался Калинов.
– Конечно, не уступим. Я сама не согласна любить по указке сверху.
Вита встала, потянулась, опустила руки. Рубище висело на ней бесформенный мешком.
Вот бы сейчас ветерок, почему-то подумал Калинов.
И ветерок
– Любить по указке… Да ты просто отвратителен мне, – сказала Вита.
– А ты мне, – отозвался Калинов. – И за что только я любил тебя когда-то?!
Он поморщился и встал, намереваясь неспешно спуститься с холма и уйти. Но что-то остановило его, какая-то сила приклеила подошвы его ботинок к траве, рядом с Витой.
– Как противно мне твое тело! – сказал он, и та же самая сила подняла его руки и положила их Вите на талию.
Вита затрепетала:
– Как противны мне твои пальцы! – И, трепеща, положила ладони ему на плечи.
По-прежнему бился о бедра подол Витиного мешка, и разлетелась по ветру рыжая грива. Изумрудные глаза закрылись.
– Я просто ненавижу тебя! – крикнула Вита.
– И я тебя! – отозвался Калинов, а неизвестная сила толкнула его к жене.
Вита, не открывая глаз, рухнула в его объятия.
А внизу, у подножия холма, стояли двое, не видимые ни одному глазу, и смотрели вверх.
– Вообще-то не стоило говорить ему и части правды, – сказал Медовик.
– Но я хотел вызвать у него еще большее противодействие.
– Так я и понял. Потому и начал тебе подыгрывать.
– И нам удалось, – заметил Джос.
Калинова передергивало от отвращения, но его руки, перестав подчиняться хозяину, раздевали жену. Процесс был хорошо знаком, но еще ни разу в жизни не был так противен.
Ветер исчез – как обрезало, – и Вита шептала:
– Оставь меня. Я не хочу. – Но ее тело так и льнуло к его ладоням.
Калинов опустил ее на мягкую траву. Полузакрытые глаза жены смотрели в небо. Как в смерть.
И все началось. Их тела впивались друг в друга с омерзением, но какая-то сила тянула их друг к другу, твердо, неотвратимо. И Калинов почувствовал, как внутри него поднимается удушающая волна тошноты.
Двое
– Освобождай его скорее, – сказал Джос. – Ты же видишь: он рвется к ней даже сквозь твое заклятие… Он же лишится разума! Скорее!!!
– Да. – Медовик воздел к вершине холма руки.
– Я люблю тебя, – шептала Вита. – Просто я хотела тебе досадить, вот и говорила, что ты мне отвратителен.
И случилось. Словно кто-то держал Калинова в смирительной рубашке и вдруг распустил завязки. Тело Калинова вырвалось из узды, тошнота исчезла, и он окунулся в наслаждение.
– И я люблю тебя, – прошептал он. – А все остальное было каким-то наваждением.
Их тела слились так, как ни сливались с самой юности – неистово, но не без страха. Словно в первый раз…
Как я люблю тебя, мой милый, подумала Вита.
А я тебя, подумал Калинов. Боже, мы опять слышим мысли друг друга! Как тогда, помнишь?
Помню, подумала Вита. И мы научим этому Маринку… Теперь мы сумеем.
А потом их мысли умерли, потому что они растворились друг в друге.
Когда все завершилось, Вита, одеваясь, подумала:
Ты не обращал внимания? Когда мы занимаемся этим, наши позы порой напоминают распятие.
Наверное, любовь всегда кончается распятием, подумал Калинов, застегивая пуговицы комбинезона.
Наверное, согласилась Вита и прильнула к нему.
Так, в обнимку, они и очутились в джамп-кабине. А когда открыли дверцу, увидели серую поверхность Ладоги и привычное солнце на небе.
Едва они исчезли, Джос сказал:
– Что ж, теперь можно и нам уходить. Уж коли он прорвался к ней через твое заклятие, миру, пока они живы, ничего не грозит!
– Не согласен, – сказал Медовик. – Миру всегда что-нибудь грозит. Но теперь есть надежда.
Он снова взглянул на вершину холма. Там, устремленный в небо, стоял большой белый крест.
– Это твоих рук дело, Иешуа? – Медовик глазами показал Джосу на крест.
Джос поднял голову:
– Нет… Но пусть стоит. Amor omnia vincit.[19]
Перед тем как покинуть тело, Джос еще раз оглянулся на холм. Крест ярко выделялся на фоне сиреневого неба и казался похожим на обнаженную человеческую фигуру.