Обреченный на смерть

Романов Герман Иванович

— Сейчас, царевич, — у старика неожиданно оказались очень крепкие руки, он обхватил и легко приподнял Алексея. А тот воспользовался тем, что ухо Толстого оказалось перед его губами, и зашептал:

— Мачеха ведь от Монса царевича Петра прижила, кхе-кхе. А ты, борода многогрешная, знаешь о том, и государю не говоришь. Может тебе напомнить о том, как ты Федьке Шакловитому обещал батюшку извести, стрельцов призывал бунтовать, а взамен боярскую шапку получить?! А я многое сейчас вспомнил, и отцу о том поведаю. Выслужиться хочешь перед ним, да не с той фигуры ход делаешь! Ты

не меня на смерть везешь, ты свою голову на плахе со мной положишь — я о том позабочусь! Многое про тебя расскажу, а что не знаю или не вспомню, то от души добавлю и выдумаю!

Вовремя в память пришел роман «Петр Первый», и, судя по тому, что внезапно побледневший Петр Андреевич разжал руки за его спиной, многое в нем было верно написано. Так что, обратно упав на подушку, Алексей чуть не рассмеялся, глядя на ошарашенное лицо Толстого.

«Ты ведь стольником тогда служил и стрельцов по наущению боярина Милославского на бунт поднял. И предал Софью в момент нужный — потому что вовремя предать — предвидеть!

Вот только служба на нее в глазах Петра как клеймо — вот ты из кожи лезешь, чтобы выслужиться. Только не на моей смерти — ты со мной «прицепом» по уголовному делу пойдешь, про тебя такое скажу, что на дыбе рядом повиснешь, и канарейкой петь станешь!»

— Прости, царевич, старый стал, недоглядел и сил не хватило. Сейчас я тебя усажу, благодетель.

Надо отдать должное старику — в руки себя взял мгновенно. Только бегающие и нестерпимо горящие глаза на его лице выдавали, что удар достиг своей цели. Эта старая лиса мгновенно оценила опасность угрозы — и счел ее вполне реальной и неотвратимой по последствиям. Но Толстой собрался духом, и повел себя так, будто слов не слышал.

— Дохтур, помоги! Сейчас, царевич, мы тебя усадим — исхудал ты сильно в болезни своей долгой. То порчу на тебя сильную навели, от того ты людей верных не узнаешь и ничего не помнишь.

Старик бросил косой взгляд, и Алексей его понял — спасает свою шкуру Толстой, «прицепом» идти по делу не хочет категорически. И совет дает — на колдуна и порчу все валить, ведь свидетелей в комнате пятеро. Их он хорошо разглядел — лекарь, что соль давал нюхать, слуга, тот еще шельмец и предатель, и двое военных, лет тридцати — в зеленом и синем мундирах, в треуголках, со шпагами у бедра.

— Апчхи!

Алексей продышался — перед глазами все поплыло. Он только сейчас ощутил всю нестерпимую вонь, что царствовала в комнате. Стол был заставлен десятками баночек и скляночек, исписанные листы бумаги и гусиные перья с чернильницей, количество свечей возросло на порядок. Да и на постели подушек изрядно добавлено — ими его обложили со всех сторон, да и печь натоплена так, что тело взмокло в нательной рубашке.

А каково всем в их мундирах в такой комнате находиться?

— Ослаб я…

— Дохтур тебе порченую кровь отворял два раза, вот и силенок у тебя, благодетель, мало. Бледный ты весь, царевич, душа болит от вида твоего! Но соборование и причастие святыми дарами помогли излечению. Порчу колдун сильную наслал, и зелье тебе нутряную кровь отворило — юшка изо рта прямо текла. Мы возле тебя денно и нощно сидели, и

я, и Людвиг — пеклись о твоем здоровье. Плох ты был, думали уже отходишь!

— О я-я! Чаротей страшный — я такого зелья не фстречал еще. Отрафа нагофоренная, кровь разжижает, смерть несет.

— Смыть ее нужно, она как кокон, — Алексей передернул плечами, ему показалось, что вонь липким покрывалом обволокла его тело. И тут перед глазами всплыло лицо ехидно ухмылявшегося генсека, что как птица сидел на ветке. И от неожиданности бредового зрелища он отпрянул за спины Толстого и лекаря, что поддерживали его руками за плечи, заорал:

— Лови «горбатого»! Тут он! На дерево влез!

Реакция военных его поразила — вместо того чтобы вязать сумасшедшего (сам бы так решил), они выбежали разом из комнаты. Старик вскочил с кровати и обнажил шпагу. Клинок сверкнул в свете.

И тут за стеной громко хлопнул выстрел, затем еще один — послышались крики и заполошное карканье. Не прошло и полминуты, как в комнату ввалился военный в синем мундире, в одной руке еще дымящийся пистоль, а в другой черное перо с белым отливом.

А вот голос задрожал от сказанных слов:

— Ворон был, седой весь. Человеческим голосом каркал — попали в крыло — улетел за деревья!

— Стрелять во все воронье, как увидите! Не опасайся царевич, беречь тебя будем, а колдуна найдем!

И вроде голос прозвучал заботливо, вот только взгляд старика на мгновение полыхнул такой ненавистью, что Алексей мгновенно осознал, что не будь в комнате посторонних, его бы закололи шпагой без раздумий.

«А ведь он меня убьет, опасен я своим оговором. Убьет или отравит, и оправдание себе придумает. Впрочем, зачем ему выдумывать — свалить все на колдуна, что моим бредом является, всего дел, и концы «зачищены». Ой, как плохо — не довезет меня до Петербурга, «порешат» вскорости!»

Глава 5

Свинцовые воды Балтики накатывали на берег, разбиваясь о камни белой пеной, которая тут же смывалась очередным темно-синим валом. Поздняя осень, когда облетели все листья с деревьев, нравилась королю Карлу, весьма далекому от сентиментальности суровому воину.

Этот, уже не молодой, но еще отнюдь не пожилого возраста, сухощавый 35-ти летний монарх был воителем по своей внутренней сути, посвятившим всю свою жизнь служению богу войны Марсу. Вернее свирепому и кровожадному скандинавскому Одину, которому поклонялись все викинги, отправляясь на своих драккарах в грабительские набеги.

Король вздохнул — ровно полжизни тому назад он направился в свой первый поход на Копенгаген, взяв датскую столицу на шпагу. Король Фредерик капитулировал, выплатив контрибуцию за сохранение своего главного города. И с этого дня Карл стал любимцем Фортуны, которым восторгались европейцы. Юный шведский король сразу после первой виктории направился в Эстляндию, где московиты осадили крепость Нарву. И ранним декабрьским утром, имея втрое меньше войск, стремительно атаковал русских — в плен попало восемь десятков генералов и офицеров вместе с главнокомандующим австрийским герцогом де Круа.