Обреченный на смерть
Шрифт:
— Ослушники зловредные — вам было велено Алексея Петровича беречь, скоты, а вы порчу проглядели. Еще раз такое будет, багинет в брюхо всажу. Давай беги, немочь бледная, и постель смени, все теплое настели — руки бы тебе с корнями вырвать!
«Сурово они тут с народными массами, прямо каратели. Вначале избивают, потом говорят что делать. Почему нельзя иначе? Объяснить ведь можно по-человечески, неужели не поймут?!»
Дверь закрылась, и в предбаннике стало сумрачно — свет лился через маленькое окошко, прикрытое грязным стеклом, скорее пластинками слюды. Алексей огляделся, когда глаза чуть привыкли — два на три метра,
Алексей скинул с себя грязное белье, нюхнул рубашку — от нее пованивало изрядно. Скривил губы — вот она истинная забота нерадивых слуг. За четыре дня, что он лежал в беспамятстве, никто не удосужился тело его обмыть и новое нижнее белье надеть.
— Ух ты…
Открыв дверь в парилку, Алексей присел на корточки — жар был немилосердный. Вернулся обратно, взял несколько простынь, на ощупь грубых, домотканых. И снова зашел в парилку, пригибаясь, воздух звенел от жара. А потому дверь оставил открытой — потихоньку станет чуть легче, разойдется жар под потолком.
На полог не полез — там и здоровый человек сейчас не высидит. А вот широкая лавка привлекла внимание. Обогнув кадушки, и стараясь не коснуться стенок печи, он набросил ткань на лавку и прилег. Тут было тепло, но жар не припекал. Алексей быстро согрелся, ему стало хорошо, и он не заметил, как тут же задремал…
Глава 9
– Как зовут твою дочь? Сколько гарнцев в пуде?!
«Полегче что-нибудь спроси — откуда я знаю, как ее зовут по имени, если я даже с женщиной еще не целовался?!
И сколько весят эти самые гарнцы, вообще не ведаю! Блин, надо что-то сказать, вон в ответ, как «родной папаша» надрывается! Сейчас как вмажет кулаком от ярости, его уже прямо трясет от злости, а удар у него впечатляющий».
Алексей ощущал, как струится по телу горячий пот, но ничего сделать не мог, распятый на широкой лавке. Подступивший к нему человек высокого роста был узнаваем по многочисленным фильмам и книгам — сам царь Петр Алексеевич, отец царевича.
– Молчишь, собака?!
– А что мне ответить тебе, батюшка, если я память потерял…
– Не лги, лиходей, ты есть бес! Память потерял, говоришь — а почто тогда речью так хорошо владеешь? Слова ведь ты забыть должен, раз памяти лишился, а ты их помнишь, не мычишь коровою. Да и говоришь ту складно, но не по-нашему, а ведь речь Богом заложена. Выглядишь ты как Алексей, то верно, но в теле том не его душа, да и речь твоя чужая?!
Алексей в отчаянии прикрыл глаза веками — крыть было нечем, царь его лукавство видел насквозь.
«Замучает, собака, и живьем сожжет как колдуна. И правду говорить гораздо хуже, чем лгать —
– Что молчишь, бес! Отвечай!
– Я твой сын, батюшка, несчастный и горемычный Алешенька, на которого порчу навели и памяти лишили.
Алексей как мантру повторял «легенду» и видел, что царь категорически не верил. Петр Алексеевич положил свою тяжелую руку ему на живот, и прорычал в бешенстве:
– Ты куда сына моего дел, отдай мне его! Удавлю, гад мерзостный! Потроха рукою вырву! Где царевич?!
Ужас накатил жуткой волной, Алексей запаниковал, дернулся…
— Что с тобой, царевич?
Алексей вскинулся на лавке, машинально утер пот ладонью, облегченно вздохнул — приснившийся Петр Алексеевич оказался настолько страшным, что ехать к нему в столицу расхотелось окончательно и бесповоротно. Это был прямой путь добровольно лечь на плаху, причем после зверских пыток. Нужно было стать полным и законченным кретином, чтобы поехать на встречу с «батюшкой», что, несмотря на достоинства, обладал весьма скверным характером и вспыльчивостью.
— Сон только, пусть и кошмарный…
Алексей дернулся с облегчением, но тут по его лицу провели полотенцем — ласково так утерли, как ребенка.
— Уснул ты, царевич, вот и сон плохой. Жар для доброго сна вреден, но в бане люди зачастую вещие сны видят, те самые, которые сбываются. Но ничего, сейчас я тебя травяным отваром обмою, и легче станет. Хворый ты после болезни, вот и помстилось. А я волосики тебе ромашкой сполосну и расчешу, смою пот весь — то болезнь из тела твоего вышла, и веничком пройдусь — дубовые листья крепости добавят.
Девичий голос журчал как чистый и прохладный ручеек на летнем лугу, изрядно успокаивая. Алексея стали тереть и обмывать нежные девичьи руки, принося немалое удовольствие, да такое, что понемногу млеть начал. И лежа на лавке, он сквозь прищуренные веки подсматривал за хозяйской дочкой, сообразив сразу, кто его разбудил и избавил от кошмара.
— Тремя водицами окатить тебя надобно, но после того как настои от трав в кожу впитаются и силу свою дадут. Со старой травницей сборы делали летом, когда полную силу травы набрали — дюже они полезные. И я других еще заварила, что порчу изгонят и силу телесную тебе вернут.
Голос ее журчал, и Алексей чувствовал, что пропадает в нем целиком и полностью. Никогда в жизни с ним так не говорили ласково девушки, шарахались от него, брезгливо поджав губы. А эта вела себя совсем иначе — девушка не хотела ему зла, он это чувствовал, наоборот — готова была сделать все, чтобы ему помочь.
Ладная такая девчонка, крепко сбитая, а не полненькая, как ему показалось вначале. Да и лицо ее оговорили — не такое уж страшное, только пятен от оспы много. Зато носик миленький, чуть вздернутый, и сочные полные губы, которые манили и притягивали, созданные для поцелуев. Взгляд спустился чуть ниже — полотняная рубашка на ней промокла от воды, обрисовав крепенькие полушария груди, довольно увесистые. Большие соски, размером с крупную вишню оттопыривали ткань, завораживая чудным зрелищем, которого ему не приходилось видеть раньше.