Обретенный май
Шрифт:
Сдавленный звук, вырвавшийся из Элиного горла, на миг оглушил всех. В следующую секунду все осознали смысл того, что выкрикнула Маша. Время остановилось, перестав существовать, а пространство вокруг сделалось иным.
«Вот так, наверное, приходит смерть», — почему-то подумалось Нине Владимировне…
Перед ее глазами в этом самом безвременном пространстве внезапно замелькали, соединяясь в новую реальность, в новую картину ее собственной действительности разноцветные — то яркие, как синее майское небо, то тусклые, как обрывки черных осенних туч, кусочки мозаики, казавшиеся ей раньше ненужными, лишними, ничего не
Она бы ни за что ни тогда, ни позднее не сумела объяснить, как могли пролететь за считанные секунды перед ней вереницы лет и десятилетий, высвеченные совсем иным светом подлинных событий, прятавшихся ранее за яркими или, напротив, тусклыми и незаметными масками обмана, в котором вновь же была виновата прежде всего она сама… Нет, не только она, но и она — тоже…
Вот перед ней промелькнуло совсем юное лицо деревенской девчонки, рекомендованной кем-то из знакомых в помощь ей, не справлявшейся с собственным нехитрым домашним хозяйством. Вот — восхищенный взгляд красавчика майора, любимца ее мужа, скользящий по крепенькой Нюсиной фигурке… Вот, спустя почти год, несколько долгих, тяжелых месяцев без Нюси, уехавшей в деревню хоронить сестру и разбираться с наследством… Полно, да была ли вообще сестра?.. И что именно похоронила ее преданная подруга в те далекие годы — свою единственную надежду на женское счастье, свою единственную любовь, перенесенную на рожденную ею девочку, которую еще предстояло оторвать от сердца с немыслимой, звериной болью и решимостью?!
— Мама, мама, пожалуйста… Не надо, мама! — Нина Владимировна пришла в себя, откликнувшись на этот отчаянный зов, и с изумлением обнаружила, что находится у себя в комнате, на собственной кровати, над ней склонилось искаженное отчаянием Женино лицо, а ногам почему-то горячо… Почему?
Этот вопрос по неясным причинам волновал ее гораздо сильнее всего остального и придал сил.
— Женя, не кричи, — попросила она. — Ну, что ты кричишь? Со мной все в порядке, отойди… — И, подняв ставшую удивительно тяжелой руку, она сама оттолкнула Женю, скосив глаза вниз. И почти не удивилась, обнаружив, что там, в какой-то все еще немыслимой дали, как будто в иной, по сравнению с нормальной, перспективе, плачет, уткнувшись в ее, кстати почему-то обутые ноги, Маша. И тогда она едва слушающимися ее губами произнесла впервые в жизни по-новому имя своей младшей невестки, мягко окликнув ее:
— Муся, немедленно прекрати рыдать, я жива, как видишь… И еще поживу…
Маша подняла наконец свое измученное бесконечными часами рыданий лицо и, словно не веря собственным ушам, замерла, уставившись на свекровь, которую никто из них уже и не надеялся увидеть живой. «Что?..» — прошептала она, скользнув к изголовью Нины Владимировны, не обратив внимания на то, как расступились остальные, словно оставляя их наедине.
— Я сказала, — прошептала генеральша, — что непременно поживу еще… Должна же быть у твоего Ванечки хотя бы одна бабушка?..
Маша, словно все, до последней капли, силы оставили ее, наконец молча осела на пол, уткнувшись лицом в край ее постели. Наступившую тишину вдруг нарушил Женя.
— К-какой еще В-ванечка? — он непонимающе посмотрел сначала на взъерошенный затылок жены, потом — на мать.
Генеральша спокойно выдержала взгляд сына и все еще шепотом, но зато очень твердо произнесла:
— Об этом мы еще успеем с тобой поговорить…
26
Анна
Помнится, Ане, как всегда в последние недели, не хотелось возвращаться домой — в пустую, осиротевшую квартиру. Не хотелось тащиться к метро, потом нырять в его ненасытное жерло, потом… В общем, одна мысль о длинной дороге к пустому дому вселяла тоску. Но и на работе делать больше было решительно нечего после того, как она подготовила на подпись все необходимые бумаги и запросы. К счастью, Ребров по каким-то причинам тоже задержался на работе и, случайно заглянув к начальнице, застал ее на работе. Таким образом, утомительное возвращение на метро миновало Аню в этот день, и домой она была доставлена со всеми удобствами, в Пашином «Жигуленке», взятом наконец им из очередного ремонта.
Твердо решив принять ванну и завалиться пораньше спать, Калинкина почти сразу приступила к осуществлению своего намерения. Пустив воду и отрегулировав краны, она отправилась в спальню, чтобы извлечь из шкафа чистое полотенце. Там и застал ее телефонный звонок. Дернувшись от неожиданности, Аня одновременно свалила на пол всю стопку полотенец, сложенных аккуратно, словно по линеечке, еще Сергеем, и, чертыхнувшись, бросила взгляд на часы. Начало девятого… Кто бы это мог быть?
Телефон продолжал заливаться, и она, плюнув на валявшееся на полу белье, кинулась на кухню, к аппарату.
— Анна Алексеевна? — Калинкина в первую секунду даже ухитрилась не узнать голос Эльвиры Паниной.
— Да!
— Извините, я взяла ваш телефон у свекрови… Вы бы не могли к нам приехать?
— Что-о?! — от возмущения Аня закашлялась, чем-то подавившись. Но свое возмущение выразить она так и не успела.
— Понимаете, у нас тут… словом, еще один труп…
И тут Калинкина сделала то, что позволяла себе крайне редко: грубо, по-мужицки, выматерилась, нимало не заботясь о том, какое впечатление это произведет на генеральшину невестку. Судя по Элиной реакции, особого впечатления это на нее, как ни странно, не произвело.
— Вы только не волнуйтесь так… сильно, — поспешно произнесла та. — На этот раз — самоубийство… И думаю, вы сумеете наконец поставить точку во всем этом деле… Вы приедете?
— Кто? — коротко спросила Аня, хотя ответ уже знала.
— Нюся… Она…
— Я знаю, и что она, и кто она, — сухо бросила Аня. — Почему бы вам не вызвать вместо меня тех, кому на самом деле положено этим заниматься?
— В поселке, к сожалению, нет своего отделения, — вздохнула Эля, — вы же должны это знать… Значит, придется звонить в Москву, а после дело все равно передадут вам…