Обрученная с розой

Вилар Симона

Рядом с Бурбоном величественно выступал его брат – кардинал Карл Бурбонский, которому сегодня предстояло обвенчать молодых. В отличие от герцога он казался довольным. Он всегда пребывал в веселом и благостном расположении духа, этот толстый кардинал, и ему были по вкусу пышные церемонии, роскошь и блеск. Его пурпурная мантия развевалась, а на пухлых пальцах сверкали каменья, каких не было и у короля.

Плыл нескончаемый колокольный звон, толпа возбужденно гудела, пожирая глазами длинную процессию знати и духовенства. Парижане обожали зрелища и пользовались возможностью посудачить о каждом из проходивших мимо.

– Взгляните, вот и королева Шарлотта! Уже оправилась после родов, однако все еще бледна.

– Добрую государыню даровал нам Господь!

– А какого наследника она принесла Франции! Девять с половиной фунтов,

не меньше, говорят.

Рядом с королевой вели двух нарядных девочек, ее дочерей – румяную резвушку Анну, будущую правительницу Франции, и некрасивую, чуть прихрамывающую принцессу Жанну, которой суждено было окончить свои дни в одном из монастырей.

– Глядите-ка, приехала даже Иоланта Французская, старшая сестра Боны, и супруг ее, Амедей Савойский. Но до чего же она изменилась! А ведь это была самая хорошенькая из французских принцесс! Сейчас же что кусок мяса – ни дать ни взять.

– А что это за расфуфыренный мальчонка в белом шелке? Паж этой красивой дамы?

– Да что вы, сударь! Эта дама – вдовствующая герцогиня Орлеанская, а мальчик – ее десятилетний сын. Кудряв, как ангелочек! Говорят, уже сейчас от него служанкам проходу нет. То ли будет, когда он подрастет!

Так толковали зеваки о том, кому со временем предстояло взойти на престол Франции под именем Людовика XII. Обожание, злословие и фамильярность смешивались в болтовне парижан в равных пропорциях. Они обсуждали принцев крови и первых вельмож с такой же бесцеремонностью, как соседей по кварталу, но богатство и блеск знати вызывали в их простых душах еще и волну преклонения, ибо все эти сановные господа были существами иного порядка, существами, от чьих прихотей и страстей зависели подчас судьбы страны и трона.

– А вот идет достойный граф де Кревкер, который представляет здесь своего герцога. Потому-то он и держится так надменно.

– Он всегда таков. Рядом с ним любимчик Карла Смелого Кампобассо выглядит как лакей, хотя и разряжен в золотую парчу с ног до головы.

Прибывали и спешивались все новые вельможи. Они горделиво проходили среди толпы, величаво поднимались по ступеням собора и исчезали в широких готических вратах.

Появился герцог Рене Анжуйский, престарелый трубадур, именовавший себя также королем Сицилии и Иерусалима. В толпе послышался изумленный ропот. До чего легкомыслен этот король-поэт, до чего самоуверен! Мало того, что в свои преклонные годы он обрядился в куцый камзол и узкие двухцветные штаны, но еще и прихватил с собой свою худородную супругу. Разумеется, эта Жанна де Лаваль прехорошенькая, но ведь в ней нет и унции благородной крови. Обольстительная мелкопоместная дворяночка, вскружившая голову старику и затесавшаяся в королевскую семью при помощи постельных интриг. Хотя что там говорить! В Англии король выкинул коленце похлеще – столь же неродовитую даму возвел на престол, и, представьте, народ не взбунтовался и даже охотно признал эту Елизавету Вудвиль своей королевой. Нет, видно, Господь окончательно помрачил разум островитян, если их настоящая государыня томится в изгнании, а они склоняются Бог весть перед кем. Маргарита Анжуйская – вот в ком течет чистейшая королевская кровь. Ничего не скажешь – монархиня от подошв до кончиков волос.

Когда в толпе заговорили о королеве Маргарите, Филип отыскал ее взглядом. Он был наслышан о ней. В Англии эта женщина стала легендой, и враги и друзья почитали ее в равной мере. Теперь ему предстояло увидеть ее воочию.

Маргарита Анжуйская легко ступала вслед за своим отцом, королем Рене. Она резко выделялась среди пестрой толпы своим черным траурным одеянием. Единственным ее украшением служила золотая цепь на груди. С ее эннана едва не до земли спускалась черная креповая вуаль. Лицо королевы, некогда прекрасное, постарело до поры – сказались тяготы скитаний и изгнанничества. Бархатные черные глаза Маргариты равнодушно смотрели вокруг. Это был не ее триумф, она оставалась всего лишь гостьей, равной среди равных, а это не соответствовало ее сану, ибо она была помазана миром, была королевой, дело которой – повелевать, а не просить милостей у кузена. Казалось, сознание этого унижает ее, и выражение мрачной сосредоточенности не покидало ее чела.

Маргарита была невысока, но держалась прямо и горделиво. Ее голова была откинута с непередаваемым достоинством. И даже Майсгрейв не мог не признать, что более гордой осанки, большего презрительного высокомерия ему не доводилось

видеть. И как ни хороша собой Элизабет Грэй, но ей никогда не стать столь достойной государыней.

В толпе судачили:

– Она снова в черном. Говорят, она дала обет не снимать траура до тех пор, пока ее супруг, король Генрих, не выйдет из Тауэра.

За Маргаритой следовал ее сын Эдуард в оранжевом атласном камзоле до бедер, на котором были нашиты черные бархатные львы с глазами и когтями из изумрудов. Голову его увенчивала шляпа наподобие широкого валика, охватывающего голову, с ниспадавшей на плечи массой пестрой ткани. Эдуард Уэльский разительно не походил на свою мать, однако он был настоящим Ланкастером, белокурым и сероглазым, как и все мужчины в этом семействе. Филип пригляделся к принцу – вот тот человек, что отныне занял его место в сердце Анны. Он нашел, что принц недурно сложен, но лицо его показалось Майсгрейву капризным и слащавым. Впрочем, парижские мещанки были просто в восторге от юного Ланкастера.

– Ах, принц Эд! Как хорош! Какой персиковый румянец, какие ямочки на щеках, какая улыбка!..

Эдуард оказался совсем близко, и рыцарь видел, насколько тот похож на своего отца, Генриха VI. Тот же прозрачный отсутствующий взгляд и безвольная складка у губ. Наверное, Маргарита хотела бы видеть в этом улыбчивом принце больше твердости и мужества, но, как бы там ни было, принц – наследник Ланкастеров и ее надежда на престол.

В то же мгновение Филип увидел и Уорвика. Еще в Англии ему доводилось встречать Делателя Королей, и сейчас он тотчас узнал эту высокую прямую фигуру, эту горделиво посаженную голову, эти светло-зеленые миндалевидные глаза. Сейчас взгляд графа был спокоен и благожелателен, как у льва, отдыхающего после охоты. Высокий лоб и горделивые дуги бровей – все как у Анны. У Филипа невольно дрогнуло сердце при мысли, как похожи отец и дочь. Правда, лицо девушки было лишено отметин сильных пагубных страстей, отмеченных на лице графа. Высокий, поджарый, мускулистый, двигавшийся легко и непринужденно, Уорвик, казалось, прожил жизнь не среди бурь и трагедий, когда вокруг лилась кровь, гибли соратники, предательства и измены сменяли друг друга, а в сельском уединении. Его достигавший колен камзол из серебристо-серой узорчатой парчи, отделанный соболем, был перехвачен широким поясом, с которого свисала шпага с дорогой рукоятью, пышные рукава были разрезаны от предплечья до кисти, позволяя видеть узкие шелковые рукава нижней одежды. На груди Уорвика сверкала цепь, украшенная крупным жемчугом, а на голове был берет из мягкого бархата, с которого, по моде того времени, ниспадал черный шелковый шарф, переброшенный через плечо.

Граф поддерживал под руку изысканную красавицу. Филип не сразу разглядел ее, но когда она оказалась ближе, у него упало и гулко забилось сердце. Анна Невиль… И тем не менее он не узнавал ее. Боже правый! Неужели эта холодная как мрамор принцесса и есть та взбалмошная девочка, которая сгоряча бросилась в его объятия, та, что глядела на него преданными глазами?

Сзади гомонили:

– Ага, вон показалась и невеста Эдуарда Ланкастера!

– До чего же хороша! Ходят слухи, что она приехала в Париж в одежде простого стрелка, преодолев по пути неисчислимые препятствия и опасности.

– Да полно, кума! Взгляни, да разве такая принцесса опустится до того, чтобы гарцевать по-мужски по глухим дорогам?

Филип жадно смотрел на Анну. Тысячи картин всплывали в его памяти: Анна, остриженная как мальчишка, хохочет над скатившимся с лестницы монахом; Анна, рывком, без стремян, прыгающая в седло; Анна, утешающая Оливера… Анна с запрокинутой головой и полуопущенными веками, трепетно замершая у него на груди… Было ли это? Даже в Уорвик-Кастл она оставалась самой собой. Но сейчас… Он не узнавал ее. Замерев, пораженный и растерянный, Филип не сводил с нее горящего взгляда, ловя каждую черточку ее лица.

Она казалась старше. Были ли виной тому белила и румяна, скрывавшие смешные веснушки, или то, что брови ее были выщипаны и подведены китайской тушью, или само лицо, на котором утвердилось выражение чуть изумленного высокомерия? Еще не отросшие волосы девушки были тщательно скрыты под головным убором в виде высокого раздвоенного посередине каркаса из серебряной проволоки, обтянутого тонкой, расшитой золотыми узорами тканью, спускающейся на спине немного ниже плеч и унизанной по краям рядами мелкого жемчуга. Длинная, как стебель, шея изящно несла горделивую головку.