Обручённые Хаосом
Шрифт:
– Почему это твой? – фыркнула я чуть возмущённо. – Напоминаю, по успеваемости я была четвёртой на потоке!
– Да, но я-то был вторым.
Ну допустим. Хотя мысль о наших с Оливером совместных детях всё равно вызывает приступ нервного хихиканья. Мы бы и впрямь никогда! Нет, он симпатичный парень и прекрасный друг, но совсем не в моём вкусе – и это взаимно, к счастью для нас обоих. Я очень дорожу нашей дружбой. Смогли бы мы её сохранить, если бы стали встречаться?
Не смогли бы, Реджина. Ни фига подобного. Уж не так ли ты потеряла самого лучшего друга, что у тебя когда-либо был?
Невеста,
Когда я родилась, моему кузену Хоте гро Маграту было восемь лет – и уже с тех самых сопливых пор мы души друг в друге не чаяли. Он всегда был рядом, сколько я себя помню. Всегда. Даже когда он уехал в свой треклятый юридический колледж, о котором так мечтал, я не чувствовала себя покинутой – ведь даже на расстоянии в сотни и тысячи километров мы не забывали друг о друге.
Вот только чем старше я становилась, тем меньше наши отношения походили на дружбу – и тем сложнее приходилось. Да и проблематично смотреть на кого-то как на друга, когда все вокруг с придыханием вещают про то, что вы повенчаны самим Хаосом, а ваши детишки, прекрасные, как рассвет над местным озером с тентаклями, во славу Прядильщика поднимут Север с колен…
Ну ладно, почти все. Папа, прежде так довольный нашей дружбой, не мог и дня прожить, не кинув на своего племянничка ястребиный взор в духе «тронь мою маленькую принцессу и расстанься с яйцами»; и если лет в четырнадцать-пятнадцать это ещё было смешно, то в семнадцать мне самой хотелось кастрировать обоих. И отца с его ревнивой гиперзаботой, и Хоту с его смешанными сигналами. Он то отстранялся и едва смотрел на меня, то прилипал намертво и не давал проходу; зажимал в укромном уголке и целовал так, что колени подкашивались – и пропадал с глаз на добрую неделю, а то и на две…
Это теперь, повзрослев и лучше узнав мужчин, я понимаю, как трудно ему, наверное, было свыкнуться с мыслью, что его влечёт к девочке-подростку, которую он знает с пелёнок. А тогда я лезла на стенку, ужасно злилась и чего только ни надумала…
Но даже и представить себе не могла, что Хота меня предаст.
Тот, кого я любила больше всего на свете, кому доверяла безоговорочно и ради кого была готова на что угодно.
Тот самый Хота, который никому не давал меня в обиду, утешал, когда было плохо и грустно, и всегда мог заставить меня улыбаться.
Хота, который звонил по межгороду и до глубокой ночи трепался со мной, подчас жертвуя часами сна и учёбы. Называл меня самой красивой девочкой на Севере и во всём целом мире. До кровавых соплей избил своего друга, когда тот полез ко мне с приставаниями…
Хота, который, мать его медведицу, трахал всё, что не пытается уползти. Ох, Джинни, какой же непроходимой дурой ты была!
Нет, ну конечно же, я не думала, что взрослый парень бережно хранит для меня свою невинность. Но это не значит, что можно было позорить меня так, как это делал он! С каждым днём игнорировать шепотки за спиной и жалостливые взгляды становилось всё труднее, но я честно пыталась. Ну как же, это ведь мой Хота, он ни разу в жизни мне не солгал! А если я чего-то не видела, то, значит, этого и не было, да.
Что ж, настал день, и я увидела всё своими глазами…
– Реджина, ты в порядке? – позвал Олли чуть обеспокоенно. –
– Я в порядке, – пришлось приложить все силы, чтобы голос не задрожал. – Где-то через час будем в Хварне. Переночуем, а с утра сможешь пофоткать свои любимые горы и прочие местные ебеня.
– Ну никакого почтения к своей родине!
– Я альфа, у меня почтение в заводских настройках отсутствует.
И здравый смысл, видимо, тоже. Иначе почему я снова решила растравить эту рану? Пять лет прошло, а до сих пор невыносимо вспоминать тот вечер, когда всё покатилось в ад.
Уна гро Гален всегда меня терпеть не могла – наверное, потому что Хота был готов залезть на любую девицу кроме неё. (Могу его понять: она та ещё сука, даром что медведица, и за прошедшие пять лет наверняка не сильно изменилась.) Именно она и сослужила мне услугу – медвежью, ха, – с преисполненным сочувствия лицом поведав и обо всех увлечениях моего так называемого наречённого, и о том, где и с кем он развлекается, запропав на четыре дня.
И она не соврала.
Как ни удивительно, тот вечер я почти не помню. Даже вымаралось из памяти имя той девки, светловолосой нахальной волчицы с такими буферами, о каких мне и по сей день можно лишь мечтать. Впрочем, Хоте тоже стало не до неё, когда я сломала ему нос и выбила пару зубов. Но он будто и не заметил. Всё тащился за мной по морозу, полуголый и весь в собственной крови, хватал за руки, нёс какую-то чушь – мол, офигеть как любит и всё объяснит…
Мне не нужны были объяснения. Только лишь оказаться от него как можно дальше, чтобы не сотворить что-нибудь ужасное. И чтобы не было так больно и мерзко, точно внутри кто-то расплескал едкую кислоту, а по голове со всей дури въехали кувалдой. Счастье, что Хота решил не испытывать судьбу и дал мне уехать.
Четыре дня я просто валялась в постели, отказываясь от еды и глядя в потолок. Периодически равнодушно слушала, как мой папа нефигурально так спускает Хоту с лестницы, а мама мнётся за дверью и спрашивает, не хочу ли я поговорить.
Я не хотела.
А на пятый день, вдруг подорвавшись посреди ночи, как попало побросала вещи в дорожный рюкзак, села за руль и уехала.
С Хотой вскоре было покончено раз и навсегда. Как и с той наивной идиоткой, для которой он мог заменять целый мир. О нет, с меня было достаточно…
…а сейчас вот мой кар тоже решил, что с него достаточно, и заглох прямо посреди дороги.
– Да серьёзно, что ли? – рявкнула я, со злостью хлопнув ладонью по приборной панели. – О, Хаос, за что?! Олли, когда только эти грёбаные южане сделают хоть одну нормальную гибридную колымагу?
– Полегче, Реджина, – Олли со вздохом глянул на почти дочитанную книжку и затем отбросил ту на заднее сиденье. – Сдаётся мне, не в колымаге здесь дело.
И – ну кто бы сомневался! – он был прав. Даже под капот не пришлось заглядывать: причину наших бед я буквально почувствовала кожей.
– Откуда вообще близ Хварна взялся разлом? – нахмурился Олли, как обычно всё поняв по одному лишь выражению моего лица. – Что? Чего ты веселишься?
Ни разу не веселюсь. Просто нервы.
– У моей мамы, помнится, был похожий вопрос, – пояснила я, кое-как уняв смех.