Обрученные с Югом
Шрифт:
— А вы, должно быть, Лео. Ее младший сын.
— Да, мадам. Я Лео, ее сын.
— Вы очень симпатичный молодой человек. Только очки вас портят. Советую их снимать, когда папа вас фотографирует.
— Он фотографирует меня всю жизнь. Я даже плохо помню, как он выглядит, — его лицо всегда скрыто за фотоаппаратом.
— Ваша мама гордится вашим остроумием. Вы унаследовали его по отцовской линии.
— Откуда вам это известно?
— Ах, я, кажется, не представилась? Я сестра Мэри Схоластика. Звоню, чтобы поздравить вашу маму с Днем Блума. Вы, наверное, много раз слышали мое имя?
— Простите,
— Неужели мама не рассказывала вам о своей жизни в монастыре?
— Никогда.
— О боже. Надеюсь, я не раскрыла семейную тайну?
— Не уверен. Вы хотите сказать, что мы с братом незаконнорожденные?
— Ах, боже мой, нет! Мне надо прополоскать рот. Такое чувство, будто съела тапочку. Так она вас воспитывает в феминистском духе? Она хвастается, что в феминистском.
Моя мать действительно этим хвасталась всегда и везде.
— Боже правый! — прошептал я. — Вы на самом деле знакомы с моей матерью. Как вы ее назвали: сестра Норберта?
— Самая красивая монахиня из всех, кого я видела. Из всех нас, точнее говоря. В своем одеянии она напоминала ангела! Она будет позже?
— Я могу вам дать номер ее рабочего телефона.
Закончив разговор, я был в такой ярости, что с трудом себя контролировал. Но все же закончил стряпню: добавил в тесто ваниль и кунжутные семечки, кофейной ложкой выложил тесто на противень, покрытый алюминиевой фольгой, и поставил его в духовку на слабый огонь. Только после этого я набрал номер телефона матери.
Когда она сняла трубку, я сказал:
— Раньше я называл тебя матерью. А теперь оказывается, что ты сестра Норберта.
— Это одна из твоих шуток?
— Тебе виднее, мама дорогая, шутка это или нет. Я готов на коленях молиться перед святым Иудой, покровителем всех отчаявшихся, чтобы это оказалось шуткой.
— Кто тебе это сказал?
— У нее еще более идиотское имя, чем Норберта. Сестра Схоластика.
— Ей запрещено звонить мне домой.
— Но сегодня же День Блума, мамочка! — В моем голосе была далеко не одна капля сарказма. — Ей не терпелось поздравить тебя.
— Она была пьяна?
— Мы разговаривали по телефону. Запаха не уловил.
— Немедленно оставь этот тон, молодой человек. Я требую.
— Да, сестра. Повинуюсь, сестра. Простите, сестра.
— Я не делала из этого секрета. На моем комоде стоит фотография. Я снялась с родителями и твоим отцом. Посмотри на нее.
— Почему нельзя было просто сказать мне? И не хвастаться на каждом углу, какая ты феминистка.
— Ты всегда был странным ребенком, Лео. Стив прекрасно знал, что я была монахиней. Но ты совсем другой, с тобой очень трудно. Не знаешь, как к тебе подойти.
— Мне потребуется время, чтобы свыкнуться с этой мыслью. Как-никак не каждый день парень узнает, что его мать — профессиональная девственница.
— Мое послушание очень много дало мне, — резко подытожила она и сменила тему, уйдя от разговора, что было для нее нехарактерно. — Ты испек кексы для новых соседей?
— Пеку. Не кексы, а вафли. Их нужно будет еще остудить.
— Не опаздывай. Ланч в яхт-клубе. В четыре часа встреча с тренером. И еще, Лео. Я горжусь тем, что воспитала тебя в феминистском духе.
— Ничего удивительного, что во мне видят ненормального.
Было уже три часа, когда я вынул вафли из духовки. В кухню вошел отец с двумя сумками продуктов.
— Кунжутные вафли? — Он потянул носом. — Не помню, чтобы они упоминались в «Улиссе».
— Это не для праздничного пира. Это для новых соседей. Поселились через дорогу, помнишь?
— А теперь папа должен поцеловать самого славного мальчика на свете! — поставив хозяйственные сумки на прилавок, сказал Джаспер Кинг.
Я застонал, понимая, что сопротивление бесполезно. Отец поцеловал меня в обе щеки, как научился в Италии во время Второй мировой войны. Всегда, когда я был маленький, отец находил предлог, чтобы поцеловать нас с братом в обе щеки. Подросши, мы со Стивом усвоили манеру стонать, когда он к нам наклонялся.
Очень осторожно я уложил вафли в круглую жестянку из-под соленых орешков, предварительно отведав одну, чтобы проверить, можно ли моей стряпней угощать новых соседей. Оказалось, вполне.
— Пойду отнесу соседям, — доложил я отцу. — Между прочим, звонила сестра Схоластика.
— Надо же, сто лет ничего не слышал о ней.
— А ты с ней знаком? — спросил я, обходя стороной тему монашеского прошлого моей матери.
— Конечно, я знаком со Схоластикой. Она была подружкой невесты на нашей с мамой свадьбе. Кстати, я встретил судью Александера с Брод-стрит. Он сказал, что твой инспектор по пробации очень тебя хвалит. Я ответил, что ты стараешься.
Фургон уже уехал, когда я пересек улицу и подошел к дому семьи По. Жестянка с вафлями согревала мне руки, Я поднялся по ступенькам дома XIX века, нуждавшегося в косметическом ремонте. Я дважды постучал в дверь, услышал шаги босых ног. Дверь открылась, и я впервые увидел Шебу По, которая после приезда в Чарлстон стала его первой красавицей. С кем бы я потом ни говорил, все — и мужчины, и женщины — навсегда запомнили момент, когда впервые увидели эту нереальную, сказочную, белокурую красоту. Нужно признаться, что вообще-то мы в Чарлстоне избалованы красотой. Чарлстон славится прелестью своих утонченных и прекрасно воспитанных уроженок. Но высокая фигура Шебы в дверном проеме, ее облик пробудили во мне такое вожделение, что я едва не впал в один из смертных грехов — такие мысли пронеслись в моей голове при виде ее. Это не было простым восхищением женской красотой — охваченный то ли негасимой жаждой, то ли неутолимым голодом, я почувствовал себя так, словно на меня навели порчу. Ее зеленые глаза поглотили меня, но я успел заметить на щеках золотистые веснушки.
— Привет! — сказала она. — Меня зовут Шеба По. Теперь я буду жить в этом доме. Сзади крадется мой брат Тревор. Он напялил мои балетные туфли.
— Очень мило, я надел свои!
Тревор возник рядом с сестрой, и я онемел при виде его: лицом и фигурой он походил на эльфа. Он был, пожалуй, еще прекрасней сестры, хоть это уже, наверное, противоречит законам природы…
— Ничего, успокойся, — обратил внимание на мою немоту Тревор. — Шеба на всех так действует. Я тоже произвожу впечатление, но совсем по другой причине. Сколько раз я играл Маленького принца, сосчитать не могу.