Обрученные с Югом

Конрой Пэт

— Неужели? — Лафайет с подозрением посмотрел на брата с сестрой, и ясно было, что оба не внушают ему доверия.

— Мы заключили договор. Они дали мне честное слово. Скажите ему, — обратился я к Уайтхедам.

— Ты дал слово, парень? — уточнил Лафайет у Найлза.

— Еще бы.

— Погодите, я сейчас. Схожу к сестре Поликарп. — И Лафайет направился к выходу.

— Слушайте, вы, фрукты, я могу вам помочь, если захотите, — перегнувшись через стол, быстро проговорил я. — Если нет — так и скажите, и духу моего здесь больше не будет.

Брат

повернулся к сестре, и на моих глазах произошел обмен мнениями без единого слова. Старла сказала: «Нам нужно продержаться последний год, Найлз, и мы навсегда расплюемся с приютами». Больной глаз выглянул из-под прядки волос, и Старла взглядом пыталась убедить брата.

— Говори, что нам делать, Лео, — произнес Найлз.

— Поклянитесь, что не сбежите. Быстро, без дураков.

— Клянемся, — сказали они хором.

— Поликарп — дьявол, — продолжал я. — Садистка и психопатка. Отвечайте ей только: «Да, сестра. Нет, сестра». Маркизу — тоже: «Да, сэр. Нет, сэр». У него доброе сердце. Постарайтесь с ним поладить. И уберите это зверское выражение с лица. Трудно, что ли, раз в году улыбнуться? В этом месте можно выжить.

— Откуда ты знаешь? — спросила Старла.

— Когда мой брат умер, я начал дурить. И меня на пару лет засунули в психлечебницу. Пришлось шевелить мозгами, чтобы выбраться оттуда.

— Так ты ничем не лучше нас, такой же арестант, — заметил Найлз.

— Но к стульям меня как-никак не приковывали, приятель. Что за уродские куртки на вас?

— На спине надпись «Сирота», — ответил Найлз. — Сестра приказала сделать ее специально для нас. Мы ведь всегда сбегаем.

— Почему вы всегда сбегаете?

— Потому что у нас есть мама. И бабушка, — сказала Старла. — Они ищут нас.

— Откуда вы знаете?

— Да мы руки на себя наложили бы, если бы думали иначе, — ответил Найлз.

У меня за спиной раздался стук — открылась дубовая дверь. Я обернулся: маркиз Лафайет шествовал со связкой ключей. Он обошел вокруг стола и освободил сначала Старлу, потом Найлза. Оба потирали саднящие запястья.

У Лафайета было доброе сердце, но он озабоченно обратился ко мне:

— Меня выгонят, Лео, если они убегут. Я потеряю работу.

— У мистера Лафайета четверо детей, — пояснил я Найлзу и Старле. — Твоя жена по-прежнему на диализе, маркиз?

— Да, ей не лучше.

— Мы не убежим, мистер Лафайет, — сказала Старла.

— Говори за себя, — вставил брат.

— Заткнись, Найлз. Я говорю за обоих. Мы не лишим вас работы, мистер Лафайет.

— Я буду защищать вас, — пообещал Лафайет, оглянувшись на дверь. — Я могу быть вам полезен. — И он вышел в холл.

Когда я встал, тоже собираясь уходить, Старла неожиданно сказала:

— Пока, четырехглазый. Тебе никто не говорил, что у тебя уродские очки? Ты в них похож на пучеглазого жука.

От стыда я залился краской, потом пошел пятнами, отчего моя внешность стала еще более смешной. Отец передал мне по наследству застенчивость, меловую бледность кожи и склонность краснеть от шеи

до кончиков волос в минуту смущения. Первый опыт того, что значит быть некрасивым, я получил еще в раннем детстве, но до сих пор не мог привыкнуть, когда ровесники тыкали в меня пальцем и дразнили. На этот раз моя реакция удивила меня самого — я расплакался, самым детским и нелепым образом, в полном противоречии с той покровительственной линией поведения, которую избрал в отношении новых знакомых. Мне хотелось убежать и спрятаться и самому никогда не видеть собственного лица.

И тут Старла удивила меня еще больше: она тоже расплакалась. Она плакала оттого, что обидела меня. Я думаю, тут она впервые и разглядела меня.

— Прости, Лео, прости. Вот так каждый раз. Ничего не могу с собой поделать. Так происходит каждый раз, стоит кому-нибудь обойтись со мной по-человечески. Я говорю ему что-нибудь обидное, гадость, которую нельзя простить. Что-нибудь ужасное, злое. Просто я не верю, что люди могут относиться ко мне хорошо. И я нарочно говорю что-то такое, чтобы они меня возненавидели. Скажи ему, Найлз. Ведь со мной всегда так, правда?

— Да, с ней всегда так, Лео, — подтвердил Найлз. — Она не хотела тебя обидеть.

— Посмотри. — Она отбросила длинную челку со лба. — Посмотри на мой левый глаз. Смотри-смотри, какая я уродина! Косоглазая сука! Я тебя обидела из-за того, что ты к нам отнесся по-человечески. А не был бы ты таким добрым, я тебе ничего и не сказала бы. Вот так всегда бывает, — недоуменно пожала она плечами, словно не в состоянии этот феномен объяснить.

Я снял очки и вытер стекла платком, потом промокнул глаза и постарался взять себя в руки. Надев очки, я сказал Старле:

— У меня есть знакомый окулист, хирург. Самый лучший в городе. Я попрошу, он тебя посмотрит. Вдруг с твоим глазом можно что-нибудь сделать.

— С чего это он станет ее смотреть? — спросил Найлз. — У нее же нет ни шиша.

— Ни гроша, — поправила Старла. — Перестань выражаться как деревенщина.

— Ни гроша так ни гроша. Все равно нет.

— Он замечательный человек, этот доктор.

— А ты откуда с ним знаком? Ты что, важная шишка? — спросил Найлз.

— Я развожу газеты и знаю всех, кто живет по моему маршруту. — Я посмотрел на часы. Меня ждали дела из материнского списка, с Уайтхедами пора было прощаться. — Мне нужно идти, но я попрошу отца, и он как-нибудь пригласит вас на обед. Хорошо? Я зайду за вами.

Такая простая вещь, как приглашение на обед, привела обоих в смятение. Найлз растерянно смотрел на сестру, и та проговорила мне вслед:

— Лео, прости меня. Мне стыдно за свои слова. Клянусь тебе.

— А я сегодня наговорил матери обидных слов, — признался я. — Теперь они просто вернулись ко мне. Бог восстановил справедливость.

— Лео! — окликнул меня Найлз.

— Что, Найлз?

— Спасибо тебе. — Он показал на запястье. — Ты пришел, мы были в наручниках, а уходишь — мы без них. Мы с сестрой не забудем этого никогда.