Обрученные судьбой
Шрифт:
Она смотрела в его глаза, полные нежности, горящие таким мягким светом, при виде которого ее душа пела ныне. Она не знала этого мужчину. Не знала, кто он, не знала его прошлого и его настоящего. Не знала тех дней, что они провели вместе. Но она узнала его сердцем. Это был он, тот, по ком она так часто тосковала ночами, к кому так стремилась ее душа. Это был он.
А потом вдруг случилось то, что вмиг оборвало тот морок, в который ее вогнали сладкие поцелуи и ласки темноволосого пана. То, что белица Ольга сочла знаком свыше, что от беса были ее сны и ночные желания, так нежданно воплотившиеся ныне наяву. И
Из-за ворота рубахи Владислава вдруг показалось распятие на тонкой искусно выкованной золотой цепочке. Оно повисло прямо над ней, больно ударив по щеке, мерно закачалось перед глазами. А потом в голове вдруг появился огонь, раздался треск пылающих балок. И крест деревянный, падающий в пожарище с высоты…
— Нет! — уперлась она ладонями в грудь Владислава, отталкивая его от себя. Он почувствовал перемену в ней, оттого не стал сопротивляться, отстранился, сел в постели подле нее. Она же мигом вскочила на ноги, заметалась по шатру, натыкаясь на сброшенные им пояс с ножнами, путаясь в подоле своего платья.
— Что? Что, Ксеня? — тихо спросил Владислав, и она вдруг замерла на месте, обхватывая себя руками, надеясь в теплоте своих ладоней найти хоть какое-то успокоение своему стонущему сердцу.
— Я не помню тебя, — глухо сказала она и тут же выставила ладонь вперед, призывая его выслушать ее, не перебивать, что он и хотел сделать. — Я не помню тебя. Твоего лица, твоего имени. Мне все это незнакомо. Я не ведаю, откуда ты и что было в твоей жизни до того, как ты пришел с огнем и мечом в скит. И не желаю того знать, коли на то пошло. Но я знаю твои руки и твои губы. Твое тело мне знакомо. Мое сердце узнало тебя.
Она повернулась к нему, и сердце Владислава сжалось, когда он заметил слезы, блестевшие в ее глазах. Весь ее облик — эти поникшие плечи, этот наклон головы, сжатые пальцы перед собой — говорил о том, какие демоны терзают ныне ее душу, узнавшую и в то же время не признавшую его.
— Пусть я ношу другое имя. Не то, на которое привыкла отзываться в монастыре, чужое мне ныне имя. Пусть я та, другая. Та, которую ты когда-то полюбил, за которой готов пойти куда угодно и готов на что угодно, раз не побоялся гнева Господня увести невесту его из обители святой. Пусть так. Я признаю то, — она вдруг выпрямилась, как струна на виоле {2}, бросила на него пристальный взгляд, который он впервые не смог прочитать. — Мой муж мертв.
Она вспомнила гроб, стоящий в церкви, под соболиной шубой и свое отчаянье и горе, что охватывали ее всякий раз, когда она смотрела на него. Ей просто необходимо было знать ответ на вопрос, что так жег ей разум. Сердце криком кричало внутри, сопротивляясь тому, что задумал разум, понимая, что то, что только недавно промелькнуло меж ними, меж мужчиной и женщиной, так хрупко, так ненадежно ныне.
— Это ты убил его?
Вопрос больно хлестнул его своей прямотой, а тон заставил душу похолодеть от неясного предчувствия. Владислав не знал, откуда ей известно о смерти Северского, но видел по ее глазам, как важно получить ответ от него. Но он ошибся, приняв блеск в ее очах за нетерпение убедиться, что тот, кто мучил ее почти год, кто желал запереть
— Я, — честно признался он, и она отшатнулась, спрятала лицо в ладонях. Владислав заподозрил неладное в ее движениях, в напряжении, что охватило ее тело, поднялся с постели и приблизился к ней, отнял ее ладони от лица. Она подняла голову, и он замер, прочитав в ее глазах холод и неприязнь, ударившие его в сердце.
— Я признаю, что могу быть той, что ты потерял, — проговорила она холодно, медленно растягивая слова, и каждое из них больно хлестало по нему. Ведь каждое из них было гвоздем в гроб надежды, что вела его два последних дня. — Признаю, что могла бы быть ею. Не ведаю, правда, как могло сложиться так, что я встретила тебя когда-то. Разные пути у нас, весьма разные. Но одного я принять не могу ныне. И не думаю, что смогу когда-либо примириться с тем наперед.
Сердце Владислава стало биться все медленнее и медленнее, будто уже зная заранее те страшные слова, что она произнесет сейчас, будто зная заранее, как мучительна будет боль, что ударит прямо в него, разорвет его на части их жестокостью. Жестокостью, столь свойственной истине, пусть и частичной.
— Как я могла отдать свое сердце некогда губителю душ русских, разбойнику и поджигателю? — шевельнулись медленно губы женщины напротив, что имела над ним неограниченную власть, что когда-то давно взяла в полон его сердце. — Как я могла отдать свое сердце убийце?
1. Быстрее не можешь? (польск.)
2. Предок скрипки
Глава 25
Тихо барабанил по плотной ткани шатра дождь, что уже несколько дней с короткими перерывами, служившими столь благостными передышками для путников, проливался на землю плотной стеной. Тяжелые капли падали звучно на верх шатра, а потом с тихим шуршанием скатывались вниз по пологой стенке. Где-то в лагере кто-то, так и не сумевший уснуть в этот поздний непогодный час, переговаривался вполголоса, стараясь не мешать остальным. И этот кашель, разрывающий грудь, — глухой, со свистом каким-то…
Она снова повернулась в наскоро устроенной постели, потревожив своим движением Катерину, спавшую рядом, прижавшуюся к ней, пытаясь найти тепло в эту прохладную ночь. Пан отдал свой плащ, подбитый таким приятным на ощупь мехом, и теперь она совсем не боялась промозглой тьмы жнивеня, а еще плащ был такой огромный, что без труда укрывал девушек чуть ли не с головами. Потому-то она не могла не пустить в свою постель Катерину, с которой уже когда-то делила ночную тишину в той, другой жизни за высокими стенами скита.
Она скосила глаза на Катерину, посапывающую подле нее. Как же легко та сумела отринуть свое прошлое. Как легко та забыла, что когда-то носила плат белицы, готовясь посвятить свою жизнь Господу! Ныне та только и делала, что смеялась и шутила с ляхами, вела с ними дружеские беседы у костра, когда ее подруга по скиту скрывалась в шатре, едва тот ставили на ночную стоянку. А еще Ксения заметила, как часто Катерина стала уединяться с одним из пахоликов, тем, что когда-то увез ее из монастыря и до сих пор никому не давал везти в седле перед собой эту смешливую кареглазую девушку.