Обрученные судьбой
Шрифт:
Как же это мучительно — зависеть от чужого решения, от чужих умов и языков! Владислав привык сам принимать решения о своей судьбе, и подобный расклад, что вырисовывался ныне, был ему противен до глубины души. Что, если Папа откажет? Что тогда? В одном Владислав был уверен точно, глядя порой в ночные часы, когда его одолевала бессонница, на тихий и безмятежный сон Ксении, любуясь ее чертами — такими невинными ныне.
Он никогда не откажется от нее. Не пожелает повенчать католическая, значит, совершит обряд греческая, тем паче, попы нынче пуганные, сделают все, о чем попросят. А еще лучше было бы, если Ксения примет католическое крещение, окончательно став частью этой
Но Владислав молчал, верный своему слову никогда не просить ее переменить веры. Молчал, чтобы не нарушить то хрупкое счастье, что выпало на его долю. Ему казалось, это счастье таким тонким, будто первый лед, что уже встал на болотах и речках. Только тронь его ненароком и сломаешь, переломишь навсегда.
Да, они стали реже видеться с тех пор, как он встал во главе магнатства, а сроки их разлуки — все длиннее из-за непогоды, что установилась с середины месяца. Но зато как сладки их встречи! Как отрадно видеть, въезжая на двор Замка через ворота брамы, как бежит, сломя голову по галерее, Ксения — только плащ развевается позади крылом, как бросается ему на шею с середины лестницы, зная, что он подхватит ее, удержит в своих сильных руках.
Пусть их совместные ночи стали редки, но зато каким огнем страсти они полны! Воспоминания об этих ночах греют душу Владислава, когда в очередной раз ночует один в каменице в одних из своих фольварков или на шляхетском дворе своего вассала. Он закрывает глаза и воскрешает в памяти нежную кожу Ксении под своими пальцами и губами, вспоминает о том, как сладки и глубоки поцелуи, от которых позднее так приятно ноют губы.
Однажды Владислав привез рулон дивного шелка удивительного цвета, сочетающего в себе оттенки зелени и голубого неба одновременно. Он сразу же понял, какое платье можно сделать для Ксении к Рождеству из этой ткани, как красиво она будет оттенять волосы и белую кожу той, как подчеркнет глаза, едва увидел этот отрез в лавке у купца, куда зашел, разыскивая подарок. Владислав хотел сделать неожиданный подарок, но не сумел удержаться и принес той же ночью рулон в комнату Ксении, которая ждала его, отпустив своих прислужниц по обыкновению. Он любил ее прямо на этом шелке, не сумев сдержать себя, едва только увидел ее белую нежную кожу на фоне этого полотна. Золото ее волос, разметавшихся по шелку… лазурь ее глаз, когда она распахнула их, на самом пике, цепляясь пальцами в его плечи…
За такие ночи и жизнь не жалко отдать. За нее, его кохану, не жалко отдать жизнь…
И не было ни единого дня, чтобы Владислав пожалел, что когда-то принял решение привезти в свои земли Ксению, так он и ответил на вопрос Ежи, когда тот вернулся за несколько дней до Дня всех Святых из ключей, что передал его отцу по договору службы когда-то еще дед Владислава.
— Ни единого? — усомнился усатый шляхтич, попыхивая чубуком, с наслаждением вытягивая ступни к огню камина. Пан Тадеуш задумчиво крутил одну из шахматных фигур, что в меньшинстве остались на доске — остальные лежали на столе, уже вышедшие из игры.
— Ни единого, — подтвердил Владислав, гладя большим пальцем тонкий стан королевы из светлого полированного камня. — Я, бывает, дивлюсь ее невежеству, а ее упрямство доводит меня порой до бешенства. Но жалеть… Нет, я не жалею.
— И даже ныне, когда…? — начал Ежи, и Владек кивнул, перебивая его.
— Даже ныне.
— Уверен, пан Стефан оставил тебе немало неожиданностей в письме к тастаменту. Жаль, я уехал до того, как ты его вскрыл. Поглядел бы я на твое лицо!
— Поглядел бы ты,
Его отец не смог разделить с ними эти вечерние часы досуга из-за простуды, что неожиданно свалила его при возвращении из очередной поездки с Владиславом, потому не смог ничего не возразить на то. Увы, но он остался верен своему убеждению, что без него, Матияша Добженского, магнату не обойтись, а оттого и ездил с ним во все путешествия, стойко перенося тяготы дороги для его преклонного возраста. Слава Богу, осталась всего пара фольварков, что не посетил лично Владислав!
— Я думал, отца хватит удар, когда Владислав ответил, что уже обручен, и договоренность пана Стефана теряет силу.
Ежи выпустил кольца дыма и задумчиво проследил, как те, медленно тая, поднимаются к потолку залы. Его веки под густыми бровями были полуопущены, оттого создавалось ощущение, что он совсем не слушает молодого Добженского, но это было далеко не так. Владислав терпеливо ждал вопроса и не ошибся.
— Кто-то из девиц Радзивиллов? — спросил он спустя время, выпуская вверх очередную партию колец табачного дыма.
— Не угадал, — усмехнулся Владислав и сделал ход, передвинув шахматную фигуру по доске. — Ефрожина Острожская {7}.
— Добже, — кивнул Ежи. — Весьма умно. Весьма. Острожские сильны и влиятельны. Союз с ними — хороший ход в твоем положении, когда так шатко кресло под тобой.
— Не спорю, Ежи, — Владислав замер, глядя на доску, обдумывая ход Тадеуша, что взял очередную светлую пешку — виллана — своим черным рыцарем на статном коне, нахмурил лоб, явно озадаченный сложившимся положением на доске. — Но я вполне уверен в том, что делаю, равно, как и в собственных силах. Бискуп, — Владислав двинул вперед одну из ладей, вырезанную в форме епископа в высокой тиаре и посохом в руке. Только потом он заметил, что ладья открыта для удара противника. Увидит ли тот этот ход?
— Бискуп вам не помощник, пан Владислав. Полагаю, это шах, — с легким смешком пан Тадеуш убрал и светлого бискупа с доски, заставив шляхтича помрачнеть лицом. Его уже обыграла нынче днем Ксения вот за этим самым шахматным столиком, довольно с него поражений!
Владислав улыбнулся, вспоминая, как забавно она морщила лоб, обдумывая очередной ход, как смешно называла фигуры на московитский манер. Он был удивлен, что она знакома с этой игрой, и тогда Ксения призналась, что ее отец давно увлекается шахматами, а она единственная, кто заинтересовался этими фигурами и правилами.
— Шахматы запрещены патриархом, но отец не видел в том греха. Ведь играли мы с ним без ставок, так — ради интереса, — склонила голову, вспоминая прошлую жизнь в вотчине отца, Ксения. При этом ее глаза снова подернулись той легкой дымкой, какую он замечал всякий раз, когда она думала о своей земле, молилась ли перед образами или просто смотрела в сторону Московии, когда они прогуливались по стене.
Она сразу предупредила его, что в четырех случаях из пяти обыгрывала отца, но он не поверил ей, о чем жалел впоследствии. Удивительно, но в этой аккуратной светловолосой голове порой рождались такие ходы, которые ему тяжело предусмотреть. Его дивная чаровница, подумал он, представляя, как вскоре поднимется в комнату Ксении, как она повернется в постели, сонная, к нему, протянет руки. «Я замерзла», пожалуется она сквозь сон. «Почему в замке все время так холодно по ночам?»